Глаза Клеопатры. Наталья Миронова
я могу говорить часами.
Он обнял ее за плечи, и они повернули в обратную сторону, к морю.
Своего деда Никита никогда не видел, его репрессировали в 1938 году.
– Мой дед был учеником Дмитрия Николаевича Прянишникова. Слыхала о таком? – спросил Никита.
– Нет, – призналась Нина. – Знаю, что улица его именем названа, но я там никогда не бывала.
– Это был великий ученый, основатель учения о физиологии растений. Донес на деда один мерзавец. Ему приглянулась подготовленная дедом, но еще не защищенная диссертация. А знаешь, что странно? – вдруг спохватился Никита. – В этой истории тоже фигурирует собачка. У бабушки была собачка. Маленькая такая, карликовый пинчер. Их никто всерьез не принимает.
– Я всех собак принимаю всерьез.
– Ну ладно, – согласился он, – не в этом суть. Хотя ты права, эту собачку следовало принимать всерьез. Ее звали Мухой, она была… девочкой.
– Можешь смело назвать ее сучкой. Это вполне приличное слово, когда речь идет о собаках.
– Ладно, ладно. Так вот, эта сучка Муха… Ее, казалось бы, соплей перешибешь, но она жутко невзлюбила одного дедова сослуживца. Он бывал у них в доме, считался своим человеком… И никто ни о чем не догадывался, кроме Мухи. Она на него гавкала. Бабушка поняла, что к чему, когда было уже слишком поздно…
Никита стал рассказывать историю, как ее не раз рассказывала ему бабушка.
Бабушку звали как великую княгиню – Елизаветой Федоровной. Всю свою жизнь Никита свято верил, что великая княгиня должна выглядеть, одеваться, говорить и действовать именно так, как его бабушка.
Когда за дедом пришли, он попросил разрешения попрощаться с женой, обнял ее и шепнул на ухо: «Уходи, спасай детей. Меня не ищи». Когда его увели, бабушка словно окаменела. Как говорила сама бабушка, она превратилась в «каменного гостя».
Первым делом бабушка отравила Муху: накормила ее сахаром, смешанным с люминалом. Возможно, хватило бы и этого, но, когда Муха заснула, бабушка для верности сделала ей укол морфия. Морфий у нее хранился на всякий случай с тех пор, как за год до этого она ухаживала за умиравшим от саркомы свекром. Свекор умер, а лекарства остались. И «всякий случай» настал. Бабушка не могла взять свою любимицу с собой.
Она собрала свои и детские вещи, не снесенные в Торгсин[1] драгоценности, все, что потом можно было бы продать или обменять. Взяла она и дедовы бумаги, черновики диссертации, почему-то не заинтересовавшие чекистов. Бабушка знала: работа для деда – такое же дитя, как его родные дети. Потом она разбудила и одела детей – шестилетнюю Машеньку и полуторагодовалого Игоря, отца Никиты.
Они покинули квартиру в доме дореволюционной постройки в Кривоколенном переулке. Просто ушли среди ночи. Многие бабушкины знакомые впоследствии ужасались: как это она могла бросить московскую квартиру и прописку? Бабушка лишь усмехалась в ответ. Своим бегством она спасла жизнь себе и детям.
И не только им. Был в Москве еще один человек, которого бабушка обязана была спасти, – свекровь,
Буквально: торговля с иностранцами. С 1931 по 1936 год в СССР существовали магазины, где в обмен на золото и драгоценности, а также за валюту можно было приобретать дефицитные товары и продукты. (