Разведчик, штрафник, смертник. Солдат Великой Отечественной. Александр Филичкин
«Из тыла, что ли?»
Я как старший группы докладываю:
– Окончили такое-то училище и направлены в такую-то часть.
– Это к нам, – говорит служивый. – А пожрать у вас что-нибудь найдется?
– Да вот, – говорю, – старшина дал нам в дорогу по три воблы.
– Давайте сюда.
Мы растерялись, скинули вещмешки и достали свои небогатые припасы. Боец все это забрал и, ни слова не говоря, потопал дальше. Смотрим, а он шагает по машинному парку и раздает наши рыбины направо и налево. А мы продолжаем стоять, словно никому не нужные. Минут через тридцать к нам подходит пожилой старшина и спрашивает:
– Откуда, сынки?
Я опять честь по чести докладываю, кто мы такие и зачем сюда прибыли.
– Идите, – говорит, – ребята, в ту сторону. – И тыкает пальцем в небольшую рощицу: – Там сейчас стоит наша полевая кухня. Недавно привезла ужин. Поешьте, а потом укладывайтесь спать. Сейчас все устали после марша, так что завтра с утра будем вас по машинам распределять.
Мы взяли под козырек и двинулись в указанном направлении. Там нас без всяких разговоров накормили перловой кашей с мясом. Наелись мы от пуза и вернулись назад. Идем и думаем: у них в котле такая сытная жрачка лежит, а сержант какую-то пересохшую воблу у нас забрал. Зачем? Только через месяц я понял, что значит каждый день лопать одно и то же. Пусть это будет и самая вкусная еда в мире. Все равно скоро захочется чего новенького, пусть и самого простого.
Ну, так вот, вернулись мы на прежнее место. Смотрим, бойцы спать укладываются. Благо лето стоит. Тепло, сухо, благодать, одним словом. Танкисты кто где размещаются. Бросят на землю кусок брезента. Шлемофон под голову, и на боковую. А мы стоим и не знаем, как нам быть. У нас в училище было все очень строго. Целыми днями зубрили устав и матчасть, а утром после побудки и вечером перед отбоем общее построение. Сначала перекличка, а потом хором поем гимн Советского Союза. А здесь не пойми что. Какая-то казачья вольница, да и только. Совершенно никакой дисциплины. А нам говорили: боевая часть, на лучшем счету. Постоянно громит фашистов.
Смотрю, снова идет знакомый старшина. Я к нему и как комсорг группы спрашиваю:
– А когда мы гимн СССР будем петь?
Он посмотрел на нас так внимательно, потом глянул на часы и говорит:
– Да уж, пожалуй, пора. Пойте.
Я построил свое отделение, махнул рукой, и мы запели. Тянем мы мелодию, стараемся изо всех сил. А сами худые, как щепки. Ткни ножом, кровь не потечет. Шеи тонкие, как у полудохлых курят. К тому же из всей нашей группы ни у кого не оказалось слуха. Да и голоса у нас тогда были совсем мальчишеские, нетвердые, ломкие. То и дело кто-нибудь из нас да петуха даст. То один, то другой, то третий.
Гляжу, а вокруг стоят суровые матерые мужики, уже видимо, крепко битые жизнью, и с интересом смотрят на нас. От этого мы стали еще больше смущаться, фальшивить и издавать уже совсем дурные крики. Однако никто не смеялся. Сам знаешь, что за это бывает. Запичужат в лагеря лет на десять.