Гукюн. Ниль Блэк
больше склонны не сбываться, чем наоборот, поэтому с наступлением сумерек ее тащат в купальню для слуг и, отмыв всю грязь и одев в чистую одежду, сопровождают в покои господина.
Ковёр сменили – это первое, о чём думает Юна, стоит пройти в спальню, и чувствует, как сдавливают грудь свежие воспоминания.
Гуук стоит у стены и задумчиво рассматривает гобелен. Заметив девушку, он обходит кровать и, опустившись на неё, требует ее подойти. Юна и с места не двигается, Гуук и не ждал. Слуги насильно волокут ее к ногам господина, а он, обхватив девушку поперёк, укладывает ее животом на свои бёдра. Юна не видит палки или плети, но легче от этого не становится – никогда не понятно, что у Гуука на уме. Она брыкается, пытается соскользнуть с его бёдер, но Гуук сильно перехватывает ее за шею и вжимает лицом в постель, второй рукой он рывком стаскивает с нее и так еле держащиеся на ней штаны и сразу же обжигает ягодицы болючим шлепком.
– Это не больно, это обидно, – сильно сжимает в руке одну половинку Гуук. – Зная тебя, ты бы лучше под палкой простояла, но я люблю твою злость и не доставлю тебе такого удовольствия, – ещё один шлепок.
Гуук бьёт сильно, не жалеет. Он не прав, что не больно – больно. Но глаза Юны жгут вовсе не слёзы боли, а слёзы обиды. Она кусает покрывало, жмурится так, что боится, что больше никогда веки поднять не сможет, но терпит унижение, не просит, не плачет. Юна не бросает попыток соскользнуть, но после каждой из них получает всё новый и ещё более сильный шлепок. Гуук любуется красными отпечатками своей ладони на белоснежных ягодицах, зубы до крошащейся эмали сжимает, чтобы не погладить, ещё хуже – укусить. Хочется сомкнуть клыки вокруг этой плоти до крови, пусть кричит и бьётся, пусть клянётся убить и век ненавидеть, Гуук ее всё равно сожрал бы. Он делает паузу, медленно и даже нежно проводит по ягодицам ладонью, Юна замирает, дыхание задерживает и вновь вскрикивает, получив шлепок. Она уже потеряла счёт шлепкам, задница горит огнём, терпеть сил нет. Она немного двигается под его руками назад, а потом согнувшись, что есть силы, вонзается зубами в его бедро. Гуук за волосы с силой отдирает ее от своей плоти и, кинув на постель, вжимает в неё, блокируя конечности.
– Ну же, давай, вырывайся, плюйся, кусайся. Меня это всё не пугает, не отталкивает, ты во мне своей дикостью костры разводишь, – шумно внюхивается, носом вниз ото лба до подбородка скользит. – Скажи, как сильно ты меня ненавидишь. Скажи, как мечтаешь мою кровь пустить, – обхватывает ее губы зубами, оттягивает. – Скажи.
– Ненавижу, ненавижу, ненавижу, – Юна пытается, упершись ладонями в его грудь, его оттолкнуть, но Гуук даже на сантиметр не отодвигается. Юна брыкается, клацает зубами, пытаясь его укусить, но мужчина откровенно над ней смеётся, издевается, не позволяет к себе приблизиться.
– Чтобы ты сдох, чтобы сгорел в аду, чтобы тебя четвертовали, чтобы на куски порезали. Я тебя так ненавижу, что сама бы это сделала, я бы тебя зубами разорвала, – рычит, на дне глаз Гуука огонь густой, тягучей, как смола, похотью заменяется. – Ненавижу, – уже несмело