Змеиное гнездо. Яна Лехчина
муть.
И рабыню я тебе не отдам.
Руки отозвались с промедлением, сделали гребок. Ноги оттолкнулись от невидимой преграды: ступни зашевелились, согнулись колени, а ладони, частично потеряв чувствительность, ощупали дно. Совьон зарывалась в ил, раскидывала тину, пока не запустила пальцы в чужие косы.
Она выплывала на поверхность толчками – так быстро, как могла. Едва глотнув воздуха, закашлялась и взвыла. Совьон захлёбывалась и сипела от рези, сжавшей внутренности, будто тонкую ткань, но плыла, придерживая рабыню под мышками. Из озера Совьон не вышла – выбросила себя на берег, подтянув безвольное девичье тело.
К ней вернулся слух. Она слышала шелест голых ветвей и завывание ветра, чьи-то ожесточённые споры: Дагриму не давали подойти к его рабыне, не зная, опасна ли озёрная вода, пропитавшая её одежду. Но Дагрим вырвался – кинулся к тукерке и попытался выбить воду из её легких сильными толчками в грудь.
Совьон откашлялась до железного привкуса на языке, тяжело перевернулась на спину. Она ощутила твёрдость земли и холод прилипшей к телу рубахи, но не смогла глубоко вдохнуть – сквозило такой мукой, что впору потерять сознание. Тем не менее она, упёршись в мелкие прибрежные камешки, перекатилась на бок. Приподнялась на локте. Окинула воинов мрачным взглядом.
Совьон густо сплюнула кровью так, точно хотела попасть в Дагрима. Мокрые чёрные пряди прикрывали её лицо, делая его зловещим.
– А теперь, дозорный, – прошипела она, утирая рот плечом, – жди гостей.
Повелитель камней и руд I
Лутый всерьёз опасался, что не доживёт и до летнего солнцеворота.
У него не водилось зеркал, а вода, которую ему приносили в корыте, была мутна настолько, что не отражала его лицо. Лутый ощупывал ввалившиеся щёки и набрякшие мешки под глазами (вернее, под одним глазом и пустой глазницей). Он смотрел на свои руки, теперь больше походившие на кости, обтянутые стёртой кожей.
Но разве не эти руки выделяли Лутого среди других рудокопов, каменных карликов суваров? Опасения оправдались: дракону не было дела до рабов, присланных из княжеств. Пленного бросили в самые недра, на такую глубину, где не встречалось даже хвалёных самоцветных чертогов, лишь шахты, в которых сувары добывали новые драгоценные камни. Драконьи слуги не нуждались ни в отдыхе, ни в пище, но у Лутого, как и у множества рабов до него, было то, что делало его особенным: осторожные человеческие пальцы. Бо́льшую часть дня («днём» Лутый считал время бодрствования) он орудовал киркой наравне с суварами, но если кому-то случалось наткнуться на месторождение лучших самоцветов, из породы их выуживал Лутый – чтобы сберечь от чёрствых суварьих рук.
Хоть Матерь-гора и была щедра на драгоценности, подобные находки случались нечасто – пару раз за всё пребывание Лутого в недрах. Это и хорошо: одна ошибка стоила бы ему жизни. Так сказал единственный живой человек, встреченный им на смертельной глубине.
Лутый родился далеко от Матерь-горы, но всё же жил на Княжьем хребте и знал сказки