Крольчатник. Ольга Фикс
"У-у-у!" Бедная она Марина, никто ее не любит, никому до нее нет дела, все ее позабыли. В скулении этом была, разумеется, изрядная доля самоиронии, но истина оставалась, тем не менее, на месте: Марине сейчас было очень одиноко. Она заглянула с лестницы в темный коридор второго этажа. Ни из-под одной двери никакого света. Да, долгонько она провозилась на этой кухне! Все уже, наверное, спят. И уже без всякой надежды Марина испустила последнее "у-у-у", чуть громче и тоньше предыдущих, после чего, не оглядываясь, полезла дальше, к себе наверх.
Но не успела Марина миновать и трех ступенек, как на ее плечо легла легкая, узкая рука. Марина резко обернулась и с размаху уткнулась в чье-то уютное, теплое мягкое плечо. Несколько минут Марину обнимали и целовали, и она постепенно тонула в блаженстве от того, что страшное ночное одиночество кончилось, почти даже не начавшись. И только спустя минуту Марина смогла заставить себе очнуться и поднять, наконец, глаза. Перед ней стояла Алена. На секунду Марину кольнуло разочарование, хотя кого бы она ожидала увидеть, она и сама не знала. Валерьян ведь еще не приехал. На глаза Марины навернулись слезы, но высвободиться из Алениных объятий она даже и не пыталась. Уж слишком пугала ее перспектива оказаться снова совсем одной такой темной и длинной ночью, и даже без книжки.
– Не плачь, – прошептала Алена, обжигая губами край Марининого уха и не снимая руки с Марининого плеча. – Пойдем, посидишь у нас.
Предложение это Марину слегка напугало, но оставаться одной было все-таки гораздо страшнее.
В комнате Дениса оказалось почти светло – от снега, ковром лежащего внизу, во дворе, и здесь, на крыше, от полной луны, круглым рыбьим глазом глядящей сквозь стены-окна. Кровать была разобрана, и огромное прекрасное тело Дениса ясно вырисовывалось на ней, едва прикрытое одеялом. На Алене был легкий шелковый халатик без пуговиц, с незавязанными завязочками, и Марина в своем довольно-таки длинном махровом халате и белье показалась себе какой-то уж слишком одетой. Ночь возбуждала ее, покалывала, переделывала, изменяла на какой-то свой лад, подталкивая сделать что-нибудь такое, на что при других обстоятельствах Марина, конечно же, никогда бы не решилась. Но, собственно, она ведь пока еще ничего не делала. Но ей бы хотелось – чего? Она и сама толком не знала. В самом точном приближении желание ее звучало бы так: раздеться и раствориться в них двоих, Алене и Денисе, перестать быть собой, Мариной, и стать вместо этого ими, обоими сразу. Самой же собой лучше было бы не быть вообще, и уж, по крайней мере, не сейчас и не в этой комнате, ибо вопиющее неприличие заключено было в ее, Марины, здесь присутствии, такой одетой и совсем на них двоих непохожей. В них-то никакого неприличия не было, с ними-то как раз все было в порядке.
Войдя, Алена сразу опустилась на кровать, а Марина так и осталась стоять в дверях, как столб, тараща на них испуганные глаза и тщетно пытаясь самостоятельно справиться с обуревавшими ее чувствами. И она простояла бы, пожалуй, еще довольно долго, а то, в конце концов, наверное, еще и убежала, ели б не прозвучал в