В плену светоносном. Александр Станиславович Малиновский
вначале, потом рыхлеющий, но быстро усиливающийся и разрастающийся вширь неимоверно, надвигался на мою палатку. Я лежал, пытаясь понять, что происходит: откуда этот звук? Похоже, он принадлежал огромному механизму, который вот-вот подомнет меня под себя. В какой-то момент показалось, что это отдаленно похоже на звук проходящего мимо поезда. Но почему он так упрямо идет на палатку?
А что, если не выскочу? Не будет ли это непростительной оплошностью, которую потом ничем не объяснить и которая будет стоить мне слишком дорого?
Я рванул «молнию» и раскрыл выход.
В тот момент, когда я оказался снаружи, звук значительно стих, но был все же силен. Конечно же, это звук от проходившего где-то в двух-трех километрах от речки поезда. Но почему он был все-таки таким устрашающе громким, бесформенным и будора-жаще близким?
Я огляделся. Туман и роса неимоверные. Палатка снаружи вся мокрая.
Все вокруг: уходящая от меня, от речки в сторону железной дороги степь-матушка, сама речка в трех десятках метров, вытянувшийся влево-вправо лесок вдоль нее – все тонуло в тумане.
Все было размыто в белесо-сине-зеленом. Такого я никогда прежде не видел. И солнце показалось из-за леса, словно выплавок-яйцо, снесенное без скорлупы.
Утренний туман, низина и намокшая палатка, очевидно, создавали такой звуковой эффект.
Потом все подтвердили, что вскакивали ночью от странного шума. Все, кроме глухого Бориса.
Я вновь залез в свою палатку. Там уже хозяйничали с десяток комаров. Они и определили мой дальнейший суматошный сон.
Разбудил меня крик перепела – настоящей птички-степнячки:
«Встать пора… встать пора!..»
Я нашарил в изголовье фонарик-«жучок». Посветил на часы – было четверть седьмого. Встал, как велела птичка, вернее, вывалился из палатки. Туман стал реже, но было очень зябко. Дождь затих. Трава отяжелела от росы.
Осторожно пошел в направлении островка густого ковыля, откуда доносился голос птицы. В сладострастном томлении вожделенно вел свою звучную, чистую, мелодию невидимый мне в траве перепел.
– …Встать пора… встать пора… – призывно продолжало звучать в утреннем вольном воздухе под открытым утренним небом.
Вожделение, с которым перепел призывал к себе подружку свою, было и во всем окружающем. Слоистый туман, разнеживший ковыльную равнину, ложбинка слева, собравшая в себя отяжелевший увлажненный синеватый воздух, древесная, зримая, волнующая плоть раскидистых ветел и стройных осокорей, чуть поодаль от них трогательно-трепетные, белоствольные, будто нагие березки – все было открыто по-утреннему чувственному приятию продолжения жизни. Все желало оставить себя в потомстве… в жизни… в вечности…
Я знал с детства, что перепела любят скрытно держаться в траве. Летают редко – им лучше убежать в траву, поэтому-то не очень ожидал увидеть птицу. А хотелось. Я боялся, что могу наступить на гнездо в высокой траве, поэтому шел медленно, ожидая каждый момент внезапного резкого вертикального взлета птицы, так она обычно делает в момент явной опасности.
Мне