Песня чудовищ. Анастасия Андрианова
и боялась новолуния. Как только луна почернеет, сольётся с небом, исчезнут перья, обернутся крылья человечьими руками, и крепкое птичье тело станет девичьим, нежным и беззащитным. Никто не даст ей одежду, не спрячет, так и будут лихие воины Рагдая пялиться, а если Ружан захмелеет, то кто знает, что он позволит своему воеводе?..
Плясали скоморохи в тереме старосты, плясал и сам староста, выпив бра́тину[1] медовухи. Ружан и Рагдай сидели вместе за столом и хлопали ладонями, отбивая такт музыке. К Лите приставили девчонку, дочку старосты, и та была счастлива ухаживать за дивной птицей-девицей.
– Отведи меня в покои, – попросила Лита шёпотом.
– Устали, птица-барышня?
Лита опустила веки:
– Устала.
Девушка помогла Лите спуститься со скамьи и увела в соседнюю комнату. Гости проводили их взглядами и шепотками: никак не могли привыкнуть к обществу девоптицы, и если сидящая она казалась почти чучелом, безделицей, созданной каким-то сумасшедшим мастером, то шагающая по палатам неизменно вызывала удивление.
– Позвать служанок, чтоб крыло вам перевязали? – спросила дочка старосты, помогая Лите забраться на кровать в покоях.
– Нет. Позови царевича Домира.
Девушка удивлённо округлила рот, но не стала расспрашивать, справилась со своим любопытством и смиренно кивнула.
Лита несколько вечеров наблюдала за Домиром. Если Ружан и Рагдай всегда неистово веселились, так, словно каждое пиршество могло стать для них последним, то Домир не принимал участия в кутежах: сидел смирно, вечно не то хмурый, не то усталый, и недовольно поглядывал на брата, но вслух никогда ему не перечил.
Домир явился через несколько минут, вошёл в покои и закрыл за собой дверь. Откинув со лба мягкие каштановые кудри, он вопросительно посмотрел на Литу и скрестил руки на груди.
– Я заметила, что ты всегда печален, – сразу начала Лита. – Отчего? Тебе не нравится, что Ружан ведёт себя так, будто уже стал царём? Ты ведь тоже царевич, и ты везёшь меня наравне с ним. А они с Рагдаем будто и не замечают тебя. Что за уговор у вас? Почему ты готов довольствоваться положением Ружанова пса? Он обещал тебе что-то? Или… угрожал?
Домир будто вздрогнул от этих слов и поднял голову выше, встречая взгляд Литы с прямым достоинством.
– Заговорить меня захотела, птица? Я рта не открыл, а тут – целый ворох вопросов. Простых людей заговаривай, а царские сыны не так глупы, чтобы пускать в сердца твои речи.
– Глупы, если не замечаете очевидного. Но я не сомневаюсь, что так всё и есть. Он пирует и слушает песни, а ты сидишь с поникшей головой и не пьёшь хмельного. О младшем брате горюешь? Страшно оттого, каким жестоким оказался Ружан? Или скучаешь по любимой?
Лита действовала наугад. Она никогда не оставалась один на один с мужчинами, никогда не пела для них чарующих песен, но что-то подсказывало, как вести разговор, какие струнки затронуть и с какой интонацией говорить для царевича. Должно быть,
Братина (-ы;