Никто не хотел убивать. Фридрих Незнанский
можно спокойнее произнес:
– Да, ушла твоя Настя. Правда, куда ушла, не знаю.
Игнат дернулся было в сторону кустов, и Турецкий, чтобы только успеть сказать главное, заторопился:
– Слушай меня! Настя просила передать, что не вернется к тебе до тех пор, пока ты не станешь нормальным человеком. Ты слышишь, нор-маль-ным человеком!
Он хотел было еще добавить, кому, мол, захочется связывать свою жизнь с наркоманом, но Игнат уже не слушал его. Его кулаки сжались, и было видно, что он едва сдерживает себя, чтобы не наброситься на того, кого только что уважительно называл «дядя Саша».
– Да как вы... как вы смели?!
На него было страшно смотреть, и Турецкий решительно выдвинул свой последний довод:
– У тебя двадцать четыре часа. И если ты за это время не предпримешь чего-либо кардинального, я имею в виду относительно лечения, то я сам пойду к твоему отцу.
– Да плевать я хотел на вас и на моего отца! – взвился, истерично завизжав Игнат. – А вы... ты – отвратительный мент! Мент, мент, мент! И не смей приближаться ко мне!
Его лицо, бледное до этого, покрылось красными пятнами, в уголках рта появилась пена, он выкрикнул еще что-то – резкое, злое и обидное, и, спиной отступая от Турецкого, словно боялся, что он схватит и заломает его в самый последний момент, кинулся через кусты в глубину парка.
– Вот и поговорили! – пробормотал Турецкий, растирая ладонью левую сторону груди. Даже в страшном сне ему не могло присниться подобное.
Игнат! Чтобы Игнат, его крестник...
Не в силах успокоиться, Турецкий по пути к дому купил бутылку коньяка, и уже по тому, КАК он поставил ее на журнальный столик в прихожей, Ирина Генриховна поняла, что нужного разговора не получилось, а если и «поговорили» крестный с крестником, то не так, как хотелось бы.
– Что, облом? – спросила она, забирая бутылку, чтобы отнести ее на кухню.
Турецкий пожал плечами.
– Не знаю пока что, но...
И он, устало опустившись на диванчик, рассказал о том, что произошло между ним и Игнатом в парке. Не забыл сказать и о Насте.
Ожидал ответной, бурной реакции со стороны жены – могла бы и поддержать его эмоционально, но вместо этого Ирина Генриховна неожиданно спокойно спросила:
– Ну и как она тебе?
– Кто? – поначалу даже не понял Турецкий.
– Настя!
Он уставился на жену вопросительно-непонимающим взглядом и уже совершенно сбитый с толку мрачно произнес:
– Я... я не понимаю тебя.
– А чего тут понимать? – искренне удивилась Ирина Генриховна. – Ты отдал судьбу Игната в руки этой девушки, и я хотела бы знать, те ли это руки, которым можно было бы довериться. Причем в таком деле.
– Ну-у, я не знаю, конечно, – замялся Турецкий, – но первое впечатление вполне приличное. К тому же она восприняла эту новость так, что...
– Новость... – хмыкнула Ирина Генриховна, доставая из холодильника бутылку «Боржоми», сыр и какую-то зелень, что осталась от ужина. – Это для тебя, мой дорогой, новость, а для нее, думаю... Впрочем, не знаю.