Павел I без ретуши. Отсутствует

      Из воспоминаний Федора Гавриловича Головкина:

      Императрицу часто беспокоили в Царском Селе[21], и когда она бывала нездорова, за ней плохо ухаживали. Однажды она отослала окружавшую ее компанию и легла отдыхать на диван в большом лаковом кабинете. Я читал ей вслух… как вдруг камердинер вошел в комнату без доклада. […]

      – Господин Нарышкин прибыли из Павловска и ждут уже давно на лестнице, внизу.

      – Это мне безразлично.

      – Да, но он желает что-то сказать графу по поручению его императорского высочества.

      – …Вы должны бы знать, что сюда не входят, пока я не позвоню. Уходите! А вы будьте так добры продолжать чтение.

      Через некоторое время она задремала. Около половины десятого она позвонила и спросила камердинера:

      – А что, господин Нарышкин все еще ждет?

      – Точно так; ваше величество.

      – Так пойдите, граф, и узнайте, что это за важные дела привели его сюда.

      Меня разбирало любопытство, но и опасение того, что мне придется слышать. Я поэтому спустился по маленькой лестнице к бедному Нарышкину, занявшему впоследствии важную должность обер-гофмаршала и сидевшему тогда на нижних ступеньках. Когда он меня увидал, он встал и большие слезы выступили в его глазах.

      – Надеюсь, вы меня простите, что я должен вам передать ужасное поручение, но я не могу ослушаться.

      Это слово «ужасное» звучало смешно для человека, пользующегося высочайшей милостью. […]

      – Великий князь приказал мне вам передать, что первая расправа, которую он учинит, когда взойдет на престол, будет состоять в том, что он велит вам отрубить голову.

      – Вот кто очень спешит приступить к делу, – ответил я, смеясь, но потом присовокупил серьезно: – Мне очень жаль, милостивый государь, что вам дали такое поручение. Скажите великому князю, что я буду иметь честь ему написать.

      – Берегитесь это делать, он терпеть не может, когда ему пишут.

      – Что же делать, раз я приговорен к смерти, мне нечего беспокоиться о том, что может понравиться или не понравиться его императорскому высочеству.

      Затем тоном человека, привыкшего давать аудиенции, я пожелал услужливому камергеру спокойной ночи.

      На следующий день императрица меня спросила, какое важное поручение Нарышкин имел мне передать. […] Императрица, узнав, в чем дело, страшно рассердилась, вся покраснела от гнева и повторила несколько раз:

      – Он еще не дошел до того, чтобы рубить головы; он даже не может быть уверенным, что когда-нибудь дойдет до того. Я скажу ему по этому поводу несколько слов. Он сходит с ума.