Государственный палач. Сергей Сибирцев
чудесном, состарившемся столичном дворике, частично отгороженном чугунной вязью чудесно сохранившегося забора времен сталинизма.
Разумеется, я самым наглым образом погрешу против истины (в ее медицинском аспекте), если и далее буду утверждать, что, лежа в позе народившегося в сгребанной куче дрянных листьев вперемешку с мусором – истлевшие и свежие окурки, собачий и прочий мумифицированный помет, какие-то ржавые металлические предметы – и всасывая трепетными ноздрями запахи всего этого великолепия, я, тем не менее, упивался осенней прохладой и отфильтрованными тонкими ароматами увядающей столичной листвы, пребывая между тем в эфемерном полубессознательном состоянии, выкарабкиваясь из которого, прежде всего ощутил на себе плотную, несдвигаемую плиту рвотного рефлекса.
Когда вас достаточно мерзко тошнит, а внизу, в промежности, липкая непререкаемая, непередаваемая холодным письмом боль, а воспаленные мозги телефонируют панические подозрения: а цело ли, господи, мужское достоинство? а не яичница ли там, а? – не до эстетических ужимок, уверяю вас, господа.
А посему, желая быть объективным, я допускаю мысль, что мои телесные страдания – это все-таки мои личные проблемы, и выпячивать их в данной ситуации я не нахожу нужным и важным. Тем более что любые неизъяснимые страдания и немощи преходящи и вполне кратковременны на этом Божьем свете. И потом не следует быть таким несимпатичным эгоистом, напрочь забывшим, что рядом с тобою, в каких-то метрах, в самых правдоподобных жизненных позах остывают четыре трупа.
Четыре превосходно тренированные, превосходно одетые, сдутые человеческие оболочки. У этих, специально натасканных к смертельным подначкам мужских оболочек почти походя выдули их неповторимые души.
И самое странное и печальное, что эти души не сумели оградить и оберечь и диковинные христианские символы – нательные распятия, золотые, массивные, изукрашенные ювелирной резьбой и драгоценными каменьями…
Видимо, хозяева этих пустотелых оболочек сумели за свой недолгий жизненный срок немало нагрешить и напакостить ближним, раз Создатель с такой легкостью принял их непокаявшиеся души в свой поднебесный мир на Чистилище.
Вообще мне трудно судить, отчего эти четверо смертных оказались смертными именно сегодня, именно сейчас, а две Божьих души оказались как бы на моей совести… Не окажись я более проворным и не подсунь вместо себя оболочку моего личного сторожа-молчуна – и быть мне загрызенным сторожем Гришей, у которого на его молодецкой развитой шее болтается выпростанный на толстой витой цепи нательный крест с тонко выгравированным, а возможно, накладным изображением Сына Божьего Христа с поникшей головою, распятого и удерживаемого рубиновыми гвоздями-звездочками. Когда тренированно осклабившиеся железные челюсти сторожа Гриши щелкали в гибельной близости от моей слегка ошарашенной физиономии, этот роскошный крест беспорядочно бился на воле, и кровавые звездочки испускали какие-то праздничные кремлевские