Все пути твои святы. Ирина Никулина Имаджика
на многограннике, который все уже называли «черный кубик Рубика», какие у него клешни были вместо рук и глаза на самой макушке и прочие страсти. Сфотографировать при помощи браслета профессор, конечно же, не догадался. Ну да бог с ним. Идем мы, значит, не по тропе, а по детской песочнице и подрываемся на брошенных в качестве приза игрушках. Главное девочкам на Земле такое не рассказывать!
– Время, – напомнил Виктор, и все замолчали, – давайте о том, как нам покинуть взрывоопасную песочницу.
– Так договорились уже! – Вздохнула Мэри. – Ты до прилета игига план подробно рассказал.
– Все помнят, куда двигаемся и где встречаемся?
– Да, только ты магнит не забудь, – хихикнул стервец Варшавски, – а то никуда не пойдем.
И так он всегда себя вел, когда Мэри рядом была. Когда ее не было – отличный мужик, душевный такой дружок, хоть в разведку с ним ползи через вышки и болотца. Только возле Машеньки усядется и давай, как павлин, перья распускать. Остроумием всех поражает, колкостями сыплет, как артист эстрады, и высокодуховные принципы высказывает, словно нянечка во вселенских человеческих яслях. Ему бы с игигами поспорить насчет всякого там добра и зла, он бы их на обе лопатки положил. Одно слово – Философ. Только его любить начинаешь, тут он тебе на голову и нагадит…
– Я пройдусь недалеко. – Мэри резко встала и пошла в сторону леса.
– Я тебя провожу, – вдруг вскочил Виктор. Он сам такого не ожидал. Словно его насильно подбросило. Покраснел весь, как башня Страуса, но смело так поплелся сзади, не получив ответа. Хорошо хоть темно было, а тусклый свет от игигских отходов не освещал лица настолько, чтобы прилив крови различить. «Чего я, дурак, барышня в кусты идет, живот у нее скрутило, а я прусь соглядатаем?» – ругал он себя, но повернуть назад не мог под пристальным взглядом Философа. Мэри быстро нырнула в самые заросли. В такие нехорошие, что Виктор и днем бы не сунулся. Он еще сильнее покраснел, все из-за него. А если выйдет к ней зверь с глазами-блюдцами…
Вернулась, нормально все, только комбинезон весь в черной паутине. Было бы голое тело, кожа бы сгорела. Что ж, спасибо игигам. Он мысленно вытер холодный пот, которого не было, и вдруг понял – он беспокоится за эту женщину. И вроде даже как то помимо своей воли. Таскается за ней, как преданный щенок.
Пошли обратно. Она не торопилась. Может, услышать что хотела. Да только Виктор опять язык проглотил, не шли слова, застревали в разбухшем горле и под ложечкой сосало. Ему было хуже, чем когда первый раз под «качель» залез динамит подложить. И проклинал он себя за молчание свое глупое, за пылающее лицо и за плотно сжатые кулаки. Проклятье, ну что же ты…
– Как твой Страус? – выдавил и подавился своим вопросом, как будто весь паек одним глотком проглотил, и чуть не согнулся от позора, слушая себя со стороны. Провалиться бы сейчас на месте, чтобы никто не видел и не слышал.
– Нормально, – она кажется улыбнулась, но смеха конечно не разрешила, – а чего вдруг тебя Страус заинтересовал?
И правда. Что ему до Страуса?