Курляндский бес. Дарья Плещеева
что издали отличит голландца от англичанина по обводам судна, сразу назвал мачты и паруса. Тут-то раба Божия за ворот отвели к Шумилову, уже имевшему приказание сопровождать сокольников в Митаву. Взять в Москве человека, который понимал бы в морских торговых судах, было неоткуда, хотели уж посылать за таким человеком в Архангельск, – а тут он и сам пожаловал.
Уразумев, какое занятное путешествие предстоит, Петруха обрадовался – и первым делом сцепился с толмачом Ивашкой. Тот непутем прошелся по его немосковскому выговору – и пошло-поехало…
Виноват ли Петруха, что среди чухны заговорил, путая звонкие и глухие звуки, пуская в ход странные и непонятные слова?..
– Собрался с мыслями? – спросил Шумилов. Ивашка вздохнул – придется каяться…
Он даже не мог объяснить толком, из-за чего на сей раз надулся Петруха Васильев. Не может же быть, чтобы из-за справедливого Ивашкина замечания, что он-де, Петруха, так хорошо по-немецки не смыслит, как толмач Посольского приказа. А больше ни одного гнилого слова Ивашка себе не позволил – кроме, пожалуй, вопроса о том, какой дурак научил Петруху неправильным немецким словам. О том, что в разных немецких княжествах и герцогствах говорят на разный лад, Ивашка знал; знать-то знал, а тут, как на грех, и забыл. А Васильеву много ли надо?
О прочих своих словечках, сказанных без всякой задней мысли и помешавших на обратном пути обсудить увиденное, Ивашка успешно позабыл – но Шумилов знал молодца не первый год…
За обидчивым вологодцем послали Ильича. Тот его и привел, а к той минуте, когда Васильев вошел в комнату Шумилова, Ивашка сидел смирнехонько и только держался левой рукой за левое же ухо.
– Докладывай, Васильев, – приказал подьячий. – Ивашка, садись, записывай.
– Как твоей милости угодно, – с большим достоинством отвечал Петруха. – Либава – городишко невеликий, и порт также мал. Поставлен на косе меж морем и озером, коса – двух верст длиной…
– А ты когда посчитать успел? – удивился Ивашка и тут же съежился, ожидая подзатыльника.
– Вернемся в Москву – получишь батогов, – кислым голосом пообещал Шумилов. – Петруха, сказывай.
– Сказываю. Диво, что там порт поставили. Потому разве, что там рыбаки издавна селились. Место обжитое, торговцы завелись, народ к лодкам привычный. А дурость большая – берег низкий, побережье – чуть не в четверть версты шириной, мелководье – разгружают с лодок, закрытой от ветров гавани нет. А ветры там дуют – летом запад и шалоник, зимой – летник. А дуют постоянно – часа нет, чтоб вода хоть малость не рябила. Когда я в дюны выходил, приметил – всток слабый, а с моря зыбь идет, лишь у самого берега затишье.
– Так и писать? – спросил, не поспевая за Петрухой, Ивашка.
– Погоди писать. Сказывай.
– Без ветра Либава не живет – зимой разве что дней с десяток