Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира. Анри де Кок
действительно старательно поджаривал цыпленка на вертеле, но не ему пришлось им полакомиться.
Между тем доброе дело как будто принесло ему счастье: дела адвоката преуспевали. В начале 1539 года у него было столько занятий, что он был вынужден взять для Алэна помощника. Второй клерк был сыном золотых дел мастера, давно уже соединенного узами дружбы с Жаном Ферроном. Его звали Рене Гитар. То был семнадцатилетний мальчуган, белокурый как созревший колос, нежный как агнец, прекрасный как амур и скромный как девушка. Феррон видел, как он родился, почему ему и не пришло в голову, что он поступает неблагоразумно, беря юношу к себе в дом.
Рене был давно уже прелестным юношей, способным внушить страсть, а Феррон все еще считал его за молокососа, у которого как говорится, материнское молоко на губах не обсохло. И в течение первых трех месяцев Рене вел себя так, что вполне оправдывал воззрение Феррона. Постоянно занятый работой, Рене даже и за столом открывал рот только для того, чтобы есть и пить, так что Феррон иногда его спрашивал уж не онемел ли он. – что заставляло краснеть до ушей мальчугана и сильно смеяться Жанну. «У Рене совсем глупое лицо!» шептала она на ухо адвокату. И тот был совершенно с этим согласен. В том убеждении, что Рене не выдумает пороха, а потому не опасен, он охотно дозволял ему по вечерам делить компанию с Жанной.
Феррон сделал ошибку, предоставив Жанне образовать Рене, потому что действуя, таким образом, он лишал себя возможности привести в исполнение одну из самых дорогих своих грез. Та симпатия, которую он почувствовал при виде дочери цыганки, не замедлила перейти в любовь, и в любовь тем более пламенную, что чувствуя стыд, он самым заботливым образом скрывал ее. Не сознаваясь самому себе, Феррон понимал все безумие своей любви к девочке; он понимал, что если бы для обладания ею, он не колеблясь решился принять адские муки, добровольно она не согласилась бы соединить свои младые лета с его зрелостью.
Он понимал всё это, и вот почему не осмеливался сказать Жанне: «Я люблю тебя!» А между тем он любил, – любил с каждым днём всё с большею яростью. Вдали от нее, часы казались ему веками, – вблизи – секундами. Днем он желал, чтобы она постоянно находилась с ним и продолжал заниматься ее образованием. Ночью часто, на цыпочках он подходил к ее двери, чтобы подслушать ее спящее дыхание.
Кто передаст мысли, кипевшие тогда в его мозгу! В одну ночь он не выдержал. Доверчивая как ребенок. Жанна оставила дверь своей спальни не запертою… Дрожащей рукой адвокат отворил дверь и проник в комнату. Луна, проникая сквозь ставни, освещала постель девочки, которая покоилась в самом обольстительном беспорядке, закинув свои белые ручки за голову, с полуобнаженной грудью.
Феррон приближался, задыхаясь. Но она сделала движение… с ее губ сорвался какой то лепет… Он бежал как вор, застигнутый на месте преступления. На другой день после нескольких часов тревожного сна, Жак Феррон сказал самому себе: «Нужно кончить! Я слишком люблю ее! Она должна быть моею, а для того, чтобы быть моею, она будет моей женой!..»
Но