Из смерти в жизнь. Олаф Стэплдон
ненавидящие взгляды? Взгляды, столь же бессильные, как булавочные уколы, но преследующие повсюду, бесконечно. Или собственное страдание научило их, наконец, мягкости?
Несчастный народ с трагичной судьбой. Глубоко провинившийся и ставший козлом отпущения для виновного мира.
Атака
Настороженных ушей защитников города коснулась тень звука. Звук – или почудилось? Если звук – то гром или отзвуки далекого сражения? Первые волны далекого удара отозвались дрожью в фундаментах домов и прошли по воздушным путям улиц. Вздрогнули руины. Огромное раненое существо задрожало каждой клеткой. И вместе со звуком по всему населению города, от дежурных на крышах до толпы в убежищах, прошел вздох, скрытый каждым от каждого.
Внезапно взревели орудия города. Задребезжали стекла и посуда. Булавочные проколы звезд затмило недолговечное сияние. Десять тысяч мальчиков в небесной вышине нацелились на убийство – и наравне с ними те, что при орудиях. Ливень огромных бомб терзал сердце города; каждая, попадая в дом или улицу, взрывалась огнем; их удары пересекались, словно кольца от дождевых капель на воде пруда. И в течение получаса еще множество городских сот было растоптано подошвой гиганта. Снова лишившиеся фасадов дома выставили свои потроха напоказ, как кукольные домики. Фабрики и конторы, школы и церкви вдруг обратились в кучи мусора. И в этих грудах кирпича и бетона, балок и перекрытий лежали человеческие тела. Многие из них были неподвижны, из них выбило дыхание и жизнь, но некоторые люди еще дышали – и кричали! А по всему городу паразитами пировали пожары, тянули к небу яркие щупальца, вздымали дым выше пролетавших бомбардировщиков.
В эти минуты многие сотни маленьких личных вселенных пропали, как пропадают пузыри на сохнущей пене. Их жизненные центры были уничтожены – так исчезает освещенная комната, когда разобьют лампу. А иные из выживших, объединенные с уничтоженными симбиотической связью, остались еле живыми калеками.
Яркие усики города ощупывали небо. Бомбардировщики в небесной вышине прокладывали курс между колоннами вражеских прожекторов и расцветающих бутонов пламени. Десять тысяч исполняли предписанный им долг. Сердце города было для них мишенью, которую нужно поразить еще перед завтраком. О том, что это ткань, сплетенная из жизней и любви, большинство из них забыли в напряжении атаки. Некоторым эта мысль мешала, и ее приходилось отгонять: у немногих укол жалости был отражен сознанием своей правоты, другие немногие – душевные калеки – наслаждались жестокой агонией. Но светлые головы взирали на созданный ими ужас со всей суровостью, словно выдавливали гной из нарыва; они делали свое дело вполне осознанно.
Каждый экипаж был скреплен стальными узами: разные обязанности и разные мысли объединялись общим повиновением цели. Каждый мальчик из каждой команды дорожил самим собой, нес сквозь ужас этой ночи упрямую тему собственной жизни, и в то же время каждый был самоотверженной