В стремлении – жить!. Анатолий Полишко
и разворачиваясь в цепь, начинали полубежать-полуидти, «Ура!» превращалось в отчаянное и надрывное «А-а-а-!», которое прекратилось, когда с немецких позиций последовал шквальный огонь.
Этот немецкий огонь вызвал у Полуэктива такое удивление и внутреннюю оторопь, что когда Кривошеин выстрелил, он только после свирепого окрика сержанта «Ванька, мать твою, патрон!» пришёл в себя и начал действовать, как тому учили, хотя он, как ни пытался, не понимал, куда стреляет его командир, цели он не видел.
Тем временем, не пройдя и половины расстояния до позиций противника, рота залегла. Немцы не давали даже поднять головы, без передышки поливая огнём из пулемётов и пехотных миномётов.
Кривошеин пытался вычислить огневые точки и стрелял, с остервенением матерясь и ругаясь на себя и заодно на Ивана за промахи, за то, что немецкие пулемёты всё били и били, не жалея боеприпасов, поднимая полоски брызг снега и земли в рядах наших бойцов.
Младшему сержанту было понятно, что надо менять позицию, зайти с фланга и лупануть по этому проклятущему пулемёту, точнее, по пулемётным позициям, но без команды это он сделать не мог… приходилось ждать. И когда к ним в окоп спрыгнул посыльный от командира взвода, Кривошеин с облегчением подумал: «Наконец-то!» Задание было получено именно такое, как и предполагал и о чём думал наводчик. Он даже мысленно возликовал своей прозорливости, сказав самому себе: «Соображаешь, Тихон Матвеевич!»
Иван, услышав эти тихо произнесенные слова, недоумённо спросил:
– Кто это – Тихон Матвеевич?
– Дед Пихто. Дурень ты, малой. Своего командира надо знать наизусть и понимать наскрозь, понимать даже, когда он хочет пёрнуть, а когда по шее дать, – как всегда язвительно ответил Кривошеин. Но это слово «малой» в его устах смягчало всю остальную колкость и грубость, брошенные своему второму номеру. Кривошеин ясно понимал, что сейчас и ему, уже понюхавшему все прелести войны, и вот этому, по сути, мальчишке предстоит выполнить трудную, может быть, смертельную, но такую необходимую работу. А Иван был удивлен и этому парадоксальному обстоятельству, и самому себе, что за эти месяц-полтора он впервые узнал, как звать-величать Кривошеина, который был до этого только командиром расчёта, или младшим сержантом, или наводчиком, или первым номером, или в его мыслях просто Кривошеиным, но никак уж не гражданским «Тихоном Матвеичем».
– Полуэктив, будешь следовать за мной в двухтрёхметрах. Без моей команды не высовываться. Одним словом, поперёд батьки в пекло не лезь, а то отшибёт головёнку-то и не заметишь, куда она пропала, – это было сказано так яростно и убедительно, что как-то сразу внутренне мобилизовало Ивана. Он почувствовал, как его организм настраивается именно на тяжёлую работу, а мандраж страха смерти превращается в мандраж нетерпения: начать эту, теперь уже неизбежную, боевую работу.
10
Ход сообщения, предусмотрительно прорытый до неглубокой балки, помог Кривошеину и Полуэктиву благополучно, хоть и не без труда, преодолеть