Штрафники против гитлеровского спецназа. Операция «Черный туман». Сергей Михеенков
слышал, как задерживает он дыхание, слушая каждый шорох, каждый всхлип ночного дождя, который то затихал, то переходил в ливень.
– Торфом пахнет, – сказал Калюжный чуть погодя и потрогал рубчатую рукоятку ТТ за пазухой.
Похоже, именно об этом брошенном лесном хуторе рассказывала ему и Лиде Аксинья Северьяновна. Был тут когда-то винокуренный завод. Жил хозяин, пан Ожеховский. Держал работников, прислугу. Семья его жила в Жешуве. Сюда даже не наведывалась. Ни жена, ни дети. И пан Ожеховский завел себе коханку. Из местных. Дочь своего управляющего, Марию. Но когда пан Ожеховский оставался с нею наедине, всегда называл девушку польским именем – Ядвигой. Говорят, так звали его первую жену, которая умерла родами в двадцатилетнем возрасте. И вот по этим местам прошла война, потом революция и Гражданская война. Потом начался польский поход Красной Армии. Много прошло войск по Чернавичской пуще. Много солдат останавливалось постоем в здешних местах. И все, конечно же, наведывались на винокурню пана Ожеховского. Солдат есть солдат, как сказала Аксинья Северьяновна, ему всегда выпить хочется. А когда солдат выпьет, ему и море по колено. А уж здешние болота – подавно. И вот остановился близ Котовичей красногвардейский отряд.
– Командир с комиссаром мигом к пану Казимежу, за водочкой. – Рогуля, похоже, не в первый и не во второй раз рассказывал эту историю. – А водку, надо признать, делали тут очень даже хорошую. Ее и в Москву возили, и в Варшаву. Простояли день, переночевали ночь. Пора в путь, а отряд опять на ночевку остается. Пан Казимеж пригласил весь отряд в свой дом. Дом хозяина стоял там, за дамбой. Теперь от него ничего не осталось. Только бугры от фундамента да засыпанные подвалы. Что там случилось, до сих пор никто толком не знает. Одни говорят, что красные, ну, красногвардейцы, перепились, связали пана Ожеховского, а пани Ядвигу, Анну… Пьяный-то солдат быстро в скотину превращается. Это я сам повидал. Тут, недалеко, деревня есть, Паново. Там всегда отряд Гурьяна квартировал. Ни немцы, ни полиция туда никогда носа не совали. Гурьян жил смирно, «железку» не трогал. Жонка там у него была, из местных солдаток. А прошлой осенью, когда пан Каминский сюда своих хлопцев понагнал, стали они партизан теснить. И до Панова очередь дошла. А нас всех – в оцепление. Вошли мы потом в ту деревню. Что ж они там сотворили! Что они с Гурьянихой сотворили, о том и говорить невозможно, потому как слов таких не существует. До чего люди могут дойти. Вот и тут, видать, такое же было. А пан Казимеж потом очухался, веревку перетер и, видя такое дело, поджег дом. Все там сгорели. Никто не спасся. И красногвардейцы. И пан Ожеховский со своей коханкой. Анна-то была дочерью старшего Котовича, Михася. Так-то. Здешняя. Отец не перенес такого горя. Долго бродил по пуще. Потом пропал. Говорят, видели его здесь, на развалинах. Ходил кругом фундамента, как сторож, и Анну кликал. Ну что, пойдем? Или лучше вернемся?
Калюжный ткнулся плечом в мокрую спину Рогули. Тот стоял вполоборота к нему и, оттопырив капюшон, слушал ночь. Калюжный тоже остановился и прислушался. Ночь как ночь. Дождь звенит легким звоном в молодой листве, капает