Неизвестный Пири. Дмитрий Шпаро
тюленя, замороженного до твердости камня. Не было видно никаких опознавательных знаков, но в 4 часа по измеренному шагами расстоянию я понял, что мы в окрестностях первого тайника, и пока я шел по снежному полю, мне показалось, что я обнаружил цель своих поисков, так как отчетливо и ясно на фоне западного небосклона, сейчас желтого от заходящего солнца, стоял шест, выступающий из снега примерно на фут и находящийся от нас на расстоянии нескольких сотен ярдов. Когда я направился к нему, то несколько сотен ярдов обернулись целой милей, а маленький шест превратился в 4 шеста, выступающих из снега на 9 футов и отмечающих тайник, который оставил Ли несколько дней назад.
Когда я вернулся к моим саням, холодная синяя тень ночи, спустившись с северо-востока и победив свет, вступила в полное владение всем ледяным полем, так что я распорядился привязать собак и поставить палатку… Был приготовлен чай… и вскоре [мы] уснули…
В 6 часов туман и тучи закрыли все. Ветер сменил направление… и та безжизненная серая мгла из мельчайших крошечных снежных частиц, с которой я был так хорошо знаком, окутала весь мир. Я развернул палатку тыльной стороной к ветру, рядом поставил сани, привязал собак у входа в палатку, а все вещи занес внутрь, – приготовления, которым меня научил не один неприятный случай. Закончив с этим, я вернулся в палатку, и Мэтт последовал за мной.
Погруженный в свои мысли, я какое-то время не обращал внимания на то, что Максингва не вошел в палатку вместе с нами и что я не слышу никаких его звуков снаружи. Тотчас мне в голову пришло подозрение, что он удрал, перепугавшись октябрьского шторма на устрашающем сермиксоаке[41] (ледниковом куполе). Выглянув наружу и не увидев его, я надел снегоступы и, следуя по колее от наших саней, нашел поверх нее следы, указывающие, что он направился обратно. Я не пошел за ним. Если нам предстояла затяжная буря, то он не мог бы принести нам ни малейшей пользы, в то время как его отсутствие существенно сэкономило бы наши запасы и позволило выдержать более продолжительную осаду. Бедолага, на путь до базы, как я узнал позднее, у него ушло 4 дня, и к концу этого срока он настолько ослаб от холода и голода, что едва передвигал ноги.
Ветер усилился до непрерывно свистящего урагана, воздух наполнился горизонтально летящим снегом, и наши арктические барометры – собаки – все как одна свернулись клубочком спиной к ветру, схоронив носы и лапы в свои пушистые хвосты… В конце следующего дня ветер несколько ослаб, что позволило выйти наружу, накормить и распутать собак и надеть намордники на некоторых подозрительных представителей стаи, от которых можно было ожидать, что во власти той дьявольской штуки в виде буйства и жажды разрушения, которая во время бури на «большом льду» охватывает эскимосских собак, они сгрызут свою упряжь и привязь. Затем безумство началось снова и продолжалось шесть тоскливых, мучительных дней и ночей, которые были самыми ненавистными из всех, которые я когда-либо проводил на ледниковом покрове.
Моя маленькая палатка, установленная на
Sermiksoak.