Лицо другого человека. Из дневников и переписки. Алексей Ухтомский
уехала! Благослови ее, Господи! Это, конечно, единственный человек для меня, единственная, незаменимая.
День-деньской моя печальница,
В ночь – ночная богомолица,
Векова моя сухотница…
Получил письмо от моей несравненной старушки. Фальк оставил у нее под мышкой железу. ‹…› Итак, факт налицо; из него надо лишь ожидать логически правильных последствий. ‹…› Что же, ведь оказывается, что тут – что-то фатальное, давящее меня, слепая сила, которая давит дорогую мать на глазах у ее детенышей медленно, но убийственно последовательно развивает в груди у нее и на глазах у них – то новообразование, которое из невинной и целесообразной для жизни организма железки делается тем, что должно убить этот единственный во всем мире родной для них организм.
12 декабря
Я не могу быть довольным действительностью даже тогда, когда нарочно смотрю лишь на лучшие ее стороны. Вот, например, – сейчас, еще жива моя единственная тетенька, я еще увижу ее, еще буду с ней, Бог даст, говорить, еще она пожалеет меня; разве это не такие сладостные минуты, о которых через несколько месяцев, может быть, я буду со скорбью вспоминать, как о безвозвратно утерянных? Я понимаю, сколь велики и хороши эти минуты; и между тем вижу, что у меня нет сил выпить их сполна, испить до дна все их благо. Нет, очевидно, и тут есть очень многое, чего надо желать и просить у Бога… Итак, я еще должен впереди учиться, воистину насладиться до полноты – полнотою жизни моей ненаглядной, моей единственной старушки. Господи! Я Тебе только и только Тебе, который любит ее, мою единственную старуху, моего единственного друга, мою «печальницу», – более несравненно, чем я, – Тебе только отдам ее с истинной радостью. Возьми ее, успокой, утешь ее, скорбную, неутешную, укрой ее, столько перетерпевшую, утешь ее, столько плакавшую, прости ее, столь любившую людей и Тебя, утешь ее в тех, кого она любила, наконец, дай ей полноту жизни, Твоей святой, блаженной жизни…
Ужасная, невыносимая тяжесть на груди. Я верую, и Господь поможет моему неверию, что тетя идет к тому, кто любит ее так, как ни я и никто ее любить не может. Но ее страдания? Я и тут верую, что Господь облегчит их, спасет даже ее от них. Но еще мысль: как же я буду жить без нее? Как это я больше не буду знать, что она ждет меня, моя тихая, любящая, ждет, чтобы обогреть, попечаловаться обо мне. Господь, помилуй и поддержи!
Нет, я без нее, собственно, прямо жить не могу. Я должен быть уверен, что она продолжает печаловаться обо мне, следить за мной, стоять между мной и Всемилостивым Богом, молиться непрестанно обо мне. Спаси нас с ней, Господи! Спаси нас всех!
Очевидно из всего этого одно, – что в границах своего эгоизма, имея его только в виду, – человек никогда не найдет того, что ищет. Первый шаг уже здесь, в земных условиях, к «желаний краю» – это усвоение чужой жизни, чужого страдания, – в вычеркивании этого противного слова «чужой».
Что может