Лицо другого человека. Из дневников и переписки. Алексей Ухтомский
время в Петербурге в сущности очень недостойным образом – в отношении своей научной работы, не был в состоянии быть у здешних философов. Это ясный признак – насколько подавили меня обстоятельства.
Авенариус несомненно благословляет меня идти в университет.
Умнее ли и талантливее ли эти мальчики – своих учителей, над которыми они так метко смеются? Нет, большая, огромная часть из них самих будет через несколько лет таким же предметом насмешища для окружающих; они только не прошли еще через жизнь, не подавлены еще ею, живы еще всеми сторонами своего существа, – а те уже прошли через жизненные обстоятельства и носят в себе уже смерть.
Исчисление бесконечно малых, вообще математика, это – метод, усвоили ли себе этот метод, стали ли его применять к своим вопросам, – вот указание, сделала ли математическая школа из своих учеников математиков, философов, вообще мыслителей. Если нет, то ученики вышли из нее только инженерами.
Вот надпись на портрете о. иеромонаха Андрея: «Открывать маленькие ошибки – это одна из особенностей таких людей, которые мало или совсем не поднимаются над посредственностью. Заметно выдающиеся люди молчат или говорят что-нибудь только против целого, а великие умы переделывают все, ничего не порицая» (Лихтенберг). Тут и прекрасный критерий для суждения о достоинстве той или другой критики. Критики современных «толстых журналов», Белинский и Кант, – вот ступени.
15 мая
Перечитываю сейчас мои письма к моей покойнице в декабре 87 года: там есть хорошее. Вижу, что уже тогда, в один из лучших подъемов духа, я не видел, есть ли у меня достаточно сил, чтобы достойно жить с людьми, прежде всегда с незаменимой моей старушкой; и отсюда является ощущение необходимости по крайней мере в достойном ожидании (в бдении) того, чтобы эта жизнь открылась. Отсюда очевидна необходимость для меня стала, чтобы можно было прочитать опять и опять тетины письма; и необходимость «монашества» (в собственном смысле этого понятия), чтобы осуществить хотя образ достойной жизни.
15/16 мая. 1 ч. ночи
Кажется, что петербургские дни: хождение на Офицерскую, в Корпус, зимние вечера у Анастасии Львовны с Марией Львовной, Невский в разную погоду и при разном освещении; важные чиновничьи круги, куда меня вводила А. Л., милое семейство Сипягиных и, на фоне всего этого, милый образ Насти, – все это пройдет мимо моего сознания как сон. Я почувствую себя проснувшимся после долгого сна, когда попаду под серое осеннее небо и туманный воздух на панелях во дворе Иосифова монастыря. Так мне кажется сейчас… Какое же чувство будет, когда придется вспомнить этот сон?
К чему весь этот мир в пространстве и времени, эти деревья с причудливыми разветвлениями и листьями, эти утро и вечер, эта людская жизнь, все это, так похожее на мимотекущий и непонятно причудливый сон? К такому настроению