На районе. Регина Соболева
уж… а что тут сделаешь?
– Непутевые.
Так мы оказываемся в курсе всех последних деревенских новостей. Это как просмотреть вечернее ток-шоу – так же немножко стыдно, иногда хочется заткнуть уши.
Мимо проходит дядька, немолодой, конечно, но и не совсем древний, а какой-то обесцвеченный. Вроде как и не посмотреть нельзя, и смотреть неловко. Да и заговаривать с ним никто не торопится. Он молчит. Смотрит прямо перед собой, а что видит там, впереди, – кто его знает. Бабушки вслед только головы поворачивают. Обсудить бы, да ухватиться не за что.
– Из городу приехал опять. Жена, небось, выгнала, – ерничает кто-то.
– А кто это? – спрашиваю я, без интереса впрочем.
– Да что уж… человек.
Когда же мы с бабушкой обошли всех соседей (ну или тех соседей, с которыми бабушка более-менее была дружна), пришло время сходить в баню. После этого мы поужинали и разбрелись по кроватям. Телевизор в этот день показывал плохо (классические три канала: первый, второй и «Культура»). Поэтому мы просто разговаривали до темноты. О давней давности, о планах, деревне и работе в саду, о разной степени кисельности родственниках, пока дедушка не вступил в разговор. А он, если уж начинает говорить, сам ну никак не остановится. Приготовилась к затертым историям и скуке, но давати удивил. Давани подначила его, упомянув того странного соседа, что мы видели еще днем.
– А… Ленька. Странный он, кызым. Ну не знаю, как это… как это будет, когда говорят, что человек странный, непонятный? Да слова-то все какие знает! Да и ведет себя так, что иной раз не поймешь, живой он или с луны свалился. Вот как это?
– Не от мира сего.
– Точно. Вот такой он – наш сосед Ленька. Мы с ним зимой больно сдружились. Потому как из мужиков в деревне зимой только я да он. У него семья-то в Казани вся. Жена там, дети. Взрослые уже, со своими семьями. А квартира одна на всех. Тесно больно-то. Жена всю плешь проела. Да и выселили его на кухню. Там и спит на лавке. Занозы в одно место сажает. Кому понравится, когда все время зубоскалят, из дому гонят, хоть на улице живи? Ну он с осени до ранней весны все в деревне. И летом наезжает. Здесь хоть дом есть. Спрашиваю его, чего, мол, бесишься, старый? А он знаешь что? «Свобода, – говорит. – Здесь свобода полнейшая». Он с утра встает – да в лес, или в поле, или на реку пойдет рыбачить. Еще рано-рано, а он уже где-то шляется. Так, бывает, и до свету встает – и гулять. Я бы понял еще, если б работал, в огороде там, по делам всяким, дык нет – гуляет, красотами любуется. Право чудак. Как ты говоришь? Не от мира сего. А весной мне что сделал?! Стоим на огороде разговариваем о том о сем. Ну я и упомянул, что яблоню давно возле ограды спилить хочу – большая вымахала, а толку чуть, и яблок нет, и мешается. Да что-то отвернулся, в дом зашел, за сигаретами вроде. Возвращаюсь, а он в руках яблоню держит (ствол с мою ногу в обхвате) да улыбается. Сломал, значит. Раскачал и выломал, да чуть не с корнем. А меня-то и трех секунд как не было. Вот силища-то! Спрашивает: «Эту яблоню ты имел в виду, Борис?» Поклал мне ее к забору и