Белая горячка. Delirium Tremens. Михаил Липскеров
Сейчас я пойду в магазин, куплю четвертинку и выпью ее за обедом. Потом я посплю и встану абсолютно нормальным. Или, если моя гипотеза неверна, я проснусь ненормальным, и все опять повторится сначала. Я ясно излагаю?
– Вполне, – согласился Реаниматолог, – за исключением двух факторов. Первый заключается в том, что вряд ли кто-либо, кроме меня, как вашего соратника по прошлому, согласится превратить реанимационное отделение для алкоголиков в распивочный центр и полигон для экспериментов. А второй фактор заключается в том, что в городе Москве не принято отпускать четвертинку водки голому человеку, к тому же бесплатно. Ведь денег у вас нет?
Мэн оглядел себя и понял, что Реаниматолог абсолютно прав. Откуда у голого человека деньги?
– Хорошо, – сказал он, перейдя на свою койку, – вы меня убедили. Сейчас не время для экспериментов. Что вы предлагаете? А там подумаем.
– Нет, Мэн, никто думать не будет. Ваши сыновья за вас уже подумали. Сейчас вы думаете, что вы выкарабкались и вам все по силам. Это не так. Не вы выкарабкались, а вас выкарабкали. Тьфу, что за язык… Так что сейчас мы переведем вас в 25-е. Там вас полечат, а через двадцать один день, когда ваш организм будет стерилен, вас выпустят, и уже потом экспериментируйте. Хотя, поверьте моему опыту, ваша гипотеза не подтвердится. Я ясно изложил свою мысль и ваше положение?
– У меня есть выбор? – на всякий случай спросил Мэн.
– Выбор у вас был лет сорок тому назад. Сейчас уже нет.
– Оскорбительно… – протянул Мэн.
– Ничего не поделаешь, ты этого хотел, Жорж Данден.
Мэну принесли уже близкую ему пижаму и под присмотром двух медбратьев отвели в 25-е.
Начиналась новая жизнь.
Некоторое время Мэн полежал на новой койке, свыкаясь с мыслью, что «белка» миновала и что это было довольно-таки интересно. Как все новое. Но ему не хотелось, чтобы это вошло в привычку. Поэтому он дал себе слово, что с абсурдистски-гипертрофированным киром покончено навсегда, через секунду это слово у себя отобрал, потому что знал, что алкоголику верить нельзя, даже когда он говорит абсолютную правду. На данный момент. Потому что в любой другой момент абсолютная правда оказывается абсолютной ложью. Которая и становится другой абсолютной и омерзительной правдой. А потом Мэн решил окунуться в мир. В ближайшей перспективе этот мир оказался сидящим напротив него человеком в китайском «Адидасе» и сосредоточенно жующим батон ливерной колбасы.
– Люблю украинскую полукопченую, – сказал Адидас Мэну и протянул Мэну алюминиевое колечко, венчавшее колбасный хвостик. – Перекуси.
– Спасибо, не хочу, – ответил Мэн.
– Странно, – протянул Адидас, – не любить полукопченую украинскую. – И сам обсосал алюминиевое колечко. – Слушай, когда к тебе придет кто из твоих, попроси принести украинской полукопченой. Раз уж тебе все равно.
– А если мне принесут салями, ты есть не будешь? – поинтересовался Мэн.
– Обязательно буду. У меня организм любит есть то, что есть. А