Координаты неизвестны. Юрий Колесников
знаком.
Баштаков прекрасно понимал также, что, не окажись страна в столь тяжелом положении, вряд ли кто-либо поинтересовался бы участью верой и правдой служившего режиму разведчика-чекиста, как и освобождаемых в последнее время из тюрем и лагерей военачальников. Правда, далеко не всех. И не всегда достойных.
Невзирая на начавшуюся войну, только на днях был приведен в исполнение смертный приговор над многими еще недавно прославленными военными высокого ранга из числа ранее арестованных, включая генералов и маршалов. Один из уничтоженных был и вовсе дважды Героем Советского Союза, получившим высочайшую награду в числе первых трех человек в СССР. Это был командующий Военно-воздушными силами РККА Яков Смушкевич. (Какие подвиги надо было совершить, чтобы заслужить звание Героя, а уж дважды!.. Ведь более высокого звания в стране не существовало!)
Искать логику в зигзагах политики высокого руководства было занятием непродуктивным и небезопасным, и Баштаков никогда не пытался этим заниматься.
Берия оторвал взгляд от дела, посмотрел на Баштакова, спросил:
– Состояние его какое?
– Теперь, думаю, пойдет на лад. Очухается.
– А вы хитрец, Баштаков! Когда речь заходит о какой-то там сошке, так вы порой долдоните, будто он святой. А тут – чекист старой гвардии, и ни слова в его защиту. Это как понимать?
Баштаков не был так прост, чтобы не найти нужного ответа на столь пустяковый вопрос, хотя почувствовал себя неуютно.
– Не хитрю я, Лаврентий Павлович, – ответил он спокойно и по привычке слегка хихикнул. – Иногда действительно заступаюсь, когда в деле непорядок и вам может быть тот или иной осужденный недостаточно известен. И ваше недавнее решение о возможной замене Серебрянскому высшей меры на срок заключения основано, я уверен, на знании личности и степени его вины. Что мне тут говорить? Да еще заступаться!
– Сказали ему о намеченном решении смягчить приговор?
– В тот же день передал. Как приказали, Лаврентий Павлович.
– А он?
– Ничего не ответил. Слегка пожал плечом. Мог не поверить. Кто знает, что у него на душе?
Баштаков умышленно умолчал о том, что вслед за действительно молчаливой реакцией, которую можно было расценить как психологический шок, Серебрянский заявил, что предпочитает высшую меру тюремному заключению. Баштаков считал, что, скажи он об этом, Берия в гневе еще неизвестно как поступит. А Серебрянский был ему симпатичен. Разумеется, прежде всего результатами агентурной работы, налаженной чуть ли не во всем мире. Но этим он ни с кем не делился и вслух об этом не рассуждал. Поэтому теперь попытался повернуть разговор в другую сторону:
– Полагаю, не очень поверил.
– Жаль, – разочарованно протянул Берия. – Я думал, он оценит такой поворот дела.
– Нет, почему же? Оценил. Еще бы! – поторопился успокоить наркома Баштаков. – Просто натерпелся и… видимо, засомневался.
Берия перестал листать дело и, вскинув голову, устремил пронзительный