Узник вечной свободы. Ольга Вешнева
свиданиях, я пригласил Павла на конную прогулку по Лабелино.
– Погляди, Павлуша, какая у нас красота! – без устали хвастался я. – Избенки хоть на картине малюй. Покосившейся крыши, грязного двора иль поломанного плетня не отыскать. Наличники узорчаты словно на купеческом тереме! Ты на ставни расписные взгляни! Петухи как живые на них сидят. Вот-вот закукарекают. Оглянись, пастухи по горке стадо гонят! До чего у нас коровы тучные… Каждая корова что губернаторша. А вон пуховые козочки. Шерстинка к шерстинке. Вот что дает новый порядок, друг мой любезный. Одна только жалость меня гложет, Павлуша. Не желаешь ты мой устав для хозяйства перенять.
– Хозяйственный порядок я бы принял, может статься, – высокий осанистый Павел пришпорил серого в яблоках коня. – Кабы ты, Тихон, об одном хозяйстве толковал. Ты мне все более о другом толкуешь. О свержении государя, о роспуске на свободу крестьян. Воротился ты из Петербурга с помутненным разумом. Видать, городские прелестницы тебе его замутили.
– Темнота ты, Павел. Неотесанный чурбан, как твои мужики, у которых ни пахать, ни сеять путно не выходит, – я придержал Данта.
– Как умеют, так пускай и сеют. Ежели их распустить, кто будет возделывать поля? По твоему разумению, я должен буду орловского рысака в оглоблю запрячь и сам взяться за плуг? Нет, тому не бывать, дружище. Ты и твой Дант покрепче будете. Вам и пахать не тяжко.
Рассерженный Павел пустил коня галопом. Я мягко подогнал Данта мысками кожаных сапог и быстро поравнялся с ним:
– Послушай меня, друг. Ты закостенел в деревне. Не слышишь предсказаний умных людей. Ежели крестьянам не даровать свободы, грядет великое возмущение, ужаснее пугачевского бунта. О том сам Пушкин говорил. Недопустимо ждать, пока нас с тобой придавит страшная машина народного мятежа. Надобно переменить власть и порядок.
– Меняй, Тихон, – запнулся от обиды Павел. – Помяни мое слово, приведет тебя погоня за властью в Сибирь! – он направил рысака на дорогу к своему поместью.
Произошедшая ссора сильно меня угнетала. Для успокоения всклокоченных нервов я спустился к реке, привязал Данта к березе и уселся на берегу. Долго смотрел на гребешки крошечных волн, отражения в воде зелени деревьев, цветущие кубышки и резвящихся на песчаной отмели мальков. Спокойствие покинуло меня. Предупреждение Павла о Сибири бередило душу. Я начал представлять себя в колодках.
Скрывающееся за холмом красное солнце поторопило меня, и я поехал домой.
Дант шел плавной неторопливой рысцой. Я любовался закатным заревом, фиолетовыми полосами стелющихся над полем облаков. Старался не думать о плохом.
Впереди показалась черная на фоне огненно-красного заката фигура всадника в широкополой шляпе. Я удивился и капельку оробел – в Лабелино не часто заезжали путники. За лошадью незнакомца бежала здоровенная остроухая собака.
– Доброго вам вечера, достопочтенный господин, – подъехав ближе, незнакомец с поклоном приподнял свою потрепанную черную шляпу и резко дернул головой, зажмурившись, едва достиг его лица яркий