Узник вечной свободы. Ольга Вешнева
приветствовал меня, как старого знакомого, а точнее, как будущего зятя, крепкими объятиями и поцелуем. Полуниных, да и моих родителей, чрезвычайно воодушевила увиденная ими сцена с Любонькой. Новые соседи поспешно удалились, понимая, что им не следует мешать долгожданной встрече отца и матери с сыном.
Я чуть не был раздавлен в тесных объятиях.
– Ну наконец ты с нами, дитятко мое, – прослезилась мать. – Неужто навсегда? Какой ты взрослый стал! Мы с отцом тобой гордимся.
– Я никуда не отпущу единственного наследника, Грушенька, – заверил отец. – Кто будет нам хозяйство поднимать? Я старею, мне все тяжелей за ним следить. Да и не ведаю я тех наук, которым наш Тихон обучен в Петербурге. А ну, пройдемте, господин офицер и литератор, к столу. Мы угощать вас будем не по-царски, а по-свойски. Богаты, слава Богу, всякой снедью. Устрисов не держим, но жирные налимы покамест в Утятинке не перевелись. Как чувствовал! Баранью печень я не зря велел пожарить в твоем любимом соусе из свеклы и белых грибочков.
Ульяна Никитична сияла от счастья, накрывая для меня стол. На кухне ей помогал кучерявый щекастый поваренок – внук Егорка. Супруг ее давно скончался.
После обильнейшего обеда я едва смог встать из-за стола. За годы, проведенные в столице, отвык от угощения по-свойски.
С трудом дотащившись до конюшенного загона, куда меня настойчиво пригласил отец, я увидел сильно постаревшего кучера Ерофея. Он вывел под уздцы мощного гнедого жеребца огромного роста, прогнал его в загоне несколько кругов, а затем подвел к нам.
Жеребец нервно грыз удила, вскидывал хвост на круп и дергал головой, кося на нас покрасневшими глазами.
– Тракененской породы. Рожден от известных чемпионов в выездке Танцора и Пальмиры. Купил его тебе в подарок, – отрывисто говорил отец, от волнения часто переводя дух. – Хорош, не правда ли, а ход какой плавный? Видал, как над землей летит?
– Видал, и в самом деле, славный конь, – я подошел к жеребцу, и он недружелюбно вскинул голову, чуть не вырвавшись у кучера. – Но видно, с норовом.
– Ой, слава тебе Господи, что Ерофей не повредил ни рук, ни ног, ни головы, когда с него слетел на полном скаку, – отец осенил себя крестным знамением.
Я раздраженно отвел взгляд.
В Петербурге я стал убежденным материалистом. К верующим людям теперь относился с презрением, смотрел на них как на непросвещенных глупцов. Мне было жаль родителей, погрязших в суевериях, но я не мог позволить себе обвинить их в невежестве, снять с шеи нательный крест, швырнуть его в грязь и торжественно объявить себя безбожником. Боялся, что от такой новости их может хватить удар.
– Уж коли Ерофей не усмирил его, я и не знаю даже, кто бы мог с ним справиться. Как чую, имя виновато. Додумался же прежний хозяин назвать его Демоном. Ой, Господи прости, все беды с ним от нечистого имени! – отец вновь перекрестился.
– Пусть будет Дант, в честь Данте Алигьери, – я мгновенно нашел решение проблемы.
– Да,