Третий. Владислава Николаева
внешним углом к бровям, но щёлками не назвать, и радужки не чёрные, а синие, как фарфоровая лазурь, оттого глаза вызывали ассоциации с кошками. Нитка губ была одного цвета с кожей, скулы сильно выпирали. Челюсть смыкалась плотно, как створки пещеры Али-Бабы, и, видимо, от прежних ударов и верхняя и нижняя кромки пошли трещинами. Он носил плотную черную водолазку с высоким горлышком, а поверх ни на что не похожий огроменный, раздутый, как парус, канареечно жёлтый жилет тонкой ткани. Остального девушка не видела.
Старик занимался своим делом с небрежностью большого профессионала, хотя что он делает, лежащая не представляла. Во рту у неё стояла воронка, неприятно давящая на гортань – и она не помнила, как она там очутилась. Дед орудовал одной рукой. Даже не рукой, а пальцем. И даже не пальцем, а непомерно длинным ногтем указательного. Зачерпывал им летучие порошки и направлял в воронку, прямо в рот. Оставляя в стороне антигигиеничность происходящего, девушка не была уверена, что порошки достигают цели.
Дед надменно продолжал, будто так и надо. В финале действа подхватил плошку разнообразия ради всей рукой и опорожнил на перебинтованную грудь какую-то тягучую жидкость. Её пациентка тоже не почувствовала. Дед взял следующую и поступил с ней так же. О чём-то поразмыслив, он поднялся, оправился и ушёл, не глянув на столик со своими примочками.
Голова девушки была тяжёлая, готовая провалиться в сон.
Посетители не нашли лучшего времени, чем в начале двенадцатого, чтобы явиться в комнату, похожую на супницу.
Больная спала в прежней позе. По виду тела чувствовалось, что поза некомфортна. Тело лежало на каталке, маленькое и скрюченное, будто огибало что-то.
Тёмная фигура выдвинулась вперёд, опережая остальных, заняла место у головы. Плавно зажглась лампа, дающая света как раз, чтобы выхватить шаром нижнюю половину супницы. Верх поглощали сумерки.
Мужчина был молод, немногим старше двадцати, но что-то заставляло считать его здесь старшим. У него было смуглое привлекательное лицо, не слащавое, строгое. В облике проступали сила, усталость и тщательно сдерживаемое раздражение. Другой брюнет, чьи блестящие глаза блуждали по чахлому телу в бинтах, не был красив. Грубые, рубленные черты его лица были пересечены через переносицу обрывающимся на щеке шрамом. Это была ни какая-нибудь белая едва различимая полоса, шрам был старый и глубокий, глядя на него легче представлялся топор, чем упругая молодая ветка, отведённая беззаботной рукой на узкой тропинке в лесу. Мужчина был старше первого лет на семь-восемь, он невесело улыбался, прикусив нижнюю губу, плотно обступленную чёрной щетиной. Последний из молодых людей был светловолосым. Он стоял чуть в стороне, и рассмотреть его не особенно удавалось. Он был высок, по крайней мере выше других. Отсюда лицо его казалось классическим, правильным – шутка, проделываемая со многими расстоянием, полумраком, близорукостью и определённой дозой спиртных напитков.
– Выжившая жертва? – удивлённо осведомляется одна из девушек с брезгливостью. Шатенка, в ладном костюмчике из пиджачка и мини-юбки,