25 рассказов. Татьяна Чекасина
по лицу цвета малины. – Вот кто! – С доброй грубостью тычет пальцем Маркушевой в грудь. – А то бы на мели к маю. За Клавдию! Материя – наш хлеб. Правильная материя! Нет материи, сколько не матерись, не пошьёшь!
– Ой, Люда, хватит, я уж плачу, Людочка…
– Не ты ли, Мотова, говорила: материя мраковатая? – хохотнула Валюха. – Но за Клаву выпью, хоть и тошнит. Но за Клаву! Глядите все! Я за Клавушку за нашу! Эх, плясать охота! Э-эх!
– Айда к воде, девки! – У Мотовой и шея малиновая.
– Айда!
Валюха топает, горланит:
– «Ой, снег-снежок, белая метелица, напилась, нажралась, и самой не верится!»
Мелкий дождик.
Наде велели караулить костёр. Натянув на голову капюшон куртки, думает: счастливы эти люди или претворяются? Всегда или только когда выпьют? И где оно, счастье: в работе или в семейной жизни? Может быть, в учёбе? Только не тут. Мозги кипят, вот-вот лавой из глаз, из ушей. Математика – уравнения всегда с неизвестными. Литература – Раскольников, который убил (ему бы вышку, хотя теперь отменили). Или тот же Толстой…
И как определить, какие великие, а какие – нет? Например, Пивнухин тоже писатель, но, явно, невеликий, роман о пьянке с улётом. Она, например, плачет над давней картиной «Калина красная», там и песня. Лицо – в куртку, поёт. Дождь сеет, прибивая пыль. Она ждёт открытия от этого леса, от костра, от Первомая. Лес зеленеет, земля пахнет, набираясь сил, дышит.
Клавдия Ивановна и её муж понимают: человек оступился, но он… Вряд ли убийца, который людей топором, будет другим, но нормальный выпрямится. Как ветка из-под снега. Мама-то ей говорила: «Не тронь чужое!» А Толька: «Нелицензионный товар, будет навар!» Добавил бы: «и срок будет».
От озера вопят. И вот меж деревьев мелькают. Ершова тащат. Валюха ревёт.
– Да не вой ты! – Лицо у Клавдии Ивановны белое.
– Искусственное давай! – И Мотова не малиновая.
Кладут к огню. Он мокрый. Синий. Не дышит.
– Раз, два, раз, два! – Мотова его руки крутит, они как плети. – Да не вой ты, Валюха!
Маркушев у берёзы. А Мотов помогает жене, давит на грудь Ершову. Изо рта Ершова хлюпает вода.
– Оживает! Ещё качай! – выкрикивает Мотова.
Ершов отфыркался. Лёг на бок на доске, как на кровати, двинув локтем спасительницу Мотову.
– Пусть дрыхнет, холера, – говорит Валюха.
Другие от волнения перебивают друг друга: он хотел в лодке, что у берега, но она дырявая, тонет. С трудом Мотов и Маркушев его вытянули.
Он спит, а они, как о покойнике: ценный грузоподъёмщик, горд трудом.
– Он нормальный мужик, – уверяет Мотов.
– Он у нас заводила. Но бывает. С кем не бывает? – торопливо Маркушев.
– Да, он трудовой и в семье тихий, – Валюха оправляет на муже наброшенную куртку. – Купили мы огород, ломить надо, дураков работа, ох, как любит, а он вспахал, и ни капли! Ни капли, бабоньки! Так, чуточку, да и говорит, мол, лягу…
С Ершова – на других. Как живут. Квартиры, мебель, ковры, книг дополна, правда, читать некогда, выкладываются на производстве, но люди они культурные, ходят