Шестерка Атласа. Оливи Блейк
она себе под нос. – То есть зачем собирать столько талантов, если никто из них не хочет посмотреть, к чему это приведет?
Нико пожал плечами.
– Может, они еще перешагнут через это?
– А, ну да, это ведь так часто случается, – проворчала Либби, теребя от волнения челку.
Она явно была готова согласиться. Нико демонстративно ждал, пока она про себя все прикинет, и вот она закатила глаза.
– Ладно, – ворчливо уступила Либби, и Нико напомнил себе, что раздражаться тут не с чего: он получил желаемое, к тому же это доказало его правоту. – Значит, мы союзники, пока полезны друг другу, но в любой момент все может закончиться.
– Мне нравится твой энтузиазм, Роудс, – сказал Нико, а она в ответ проворчала нечто оскорбительное, впрочем, тут они наконец вошли в столовую.
Здесь, как и везде, все было отвратительно формальным, на стенах висело еще больше пасторальных пейзажей, а посередине стоял длинный стол – в самый раз для банкетов или мятежей. Нико постарался не думать, что предпочел бы он, хотя в такой компании банкет казался маловероятным.
Если не считать разбивки на партии, чувствовал себя Нико вполне уверенно. Это Либби боялась. Да, ее сразу же выбрал целью Каллум (предсказуемый сорт подонка), к тому же хрупкость не позволяла ей смириться с надменностью и равнодушием Рэйны. В личном моральном кодексе Либби Роудс было прописано бояться всего, чем нельзя управлять.
Дайте ей проявить себя и раскрыться, и она уже не будет такой мышкой: это Нико знал по опыту. Элизабет Роудс обладала многими качествами – бесполезными по большей части, – но когда оспаривали ее способности, сдержанностью даже и не пахло. Ну, хоть раз эта ее склочность послужит на пользу.
«Чем скорее ей представится шанс пройти испытание, тем лучше», – хмуро подумал Нико, наблюдая, как Каллум, Тристан и Париса очевидно заблуждаются: они решили, будто скрытность и больший опыт делают их неким закрытым клубом. Нико чуть ли не жалел, что счел Парису такой привлекательной, хотя не первый раз западал на девушку, главным свойством которой была неспособность впечатляться.
Хорошо еще, ужин выдался недолгим, и в конце трапезы Далтон сообщил, что завтра их ждет первый полноценный день. А сегодня их проводят в комнаты.
Свернув от столовой в сторону западной части Н-образного здания, Далтон отвел их в прихожую, где располагалась большая лестница. Их разместили в перестроенном крыле; восточная сторона второго этажа содержала формальные гостиные, часовню (ладно хоть, светскую), где на узком витражном триптихе изображались мудрость, справедливость и не то просветление, не то пожар, и очередной калейдоскоп белых мужчин в гофре. Их так называемый общий аванзал (пафосный термин для комнаты, которая скоро все равно заполнится разномастными носками) был обычной гостиной перед спальнями, а те, в свою очередь, собрались в едином, непримечательном коридоре. На небольших табличках у дверей виднелись имена кандидатов.
– Как будто снова в школе-интернате, – пробормотал Каллум Парисе, хотя, конечно, никто больше связи не уловил. Увидеть ее худо-бедно мог