Влюбленности. Лара Шульц
принято прощаться и как это на самом деле – уходить по-английски? Он сказал, что главное – ничего не делать до тех пор, пока англичанин сам что-нибудь не сделает.
Была пятница. Февраль. Через месяц расцветут магнолии.
Он приехал ко мне с двумя бутылками английского игристого, двумя бокалами, двумя сумками индийской еды и сказал, что останется на ночь. Он налил нам по первому бокалу – сухое, ледяное, как ежик впивающееся в язык и горло. Он спросил: «Тебе нравится?» Да, невероятное. «Слишком предсказуемое.» Мы вышли на балкон смотреть на небо. Было холодно. Он спросил: «Что видишь?» Я видела стаю золотых рыб. «Странно. Я вот вижу римскую армию. Пойдем есть». Мы молча съели панир с пряной лепешкой. Залпом выпили по второму бокалу. Мы смотрели друг на друга – но впервые не улыбались и не знали, о чем говорить. Я спросила, чем он станет заниматься в освободившиеся «наши» часы. «Стану играть в теннис и думать о своей бессмертной душе.» Я сказала, что он сейчас, кажется, все портит. «Единственное, что может что-то испортить в Англии – это погода.» И потом: «А ты меня бросаешь!» И поцеловал в губы. Долгим жестким поцелуем, который не допускал ответа. «Это кто-то изобрел, чтобы прекращать бессмысленные разговоры. А ты о чем подумала?» Он налил нам по третьему бокалу и снова вышел на балкон. Я тоже. Он поднял лицо к небу и закрыл глаза. Я обняла его и прижалась лбом к его спине. Не знала, что сказать. Поэтому говорила как в плохом кино: что буду очень скучать, что мы не потеряемся, что будем писать друг другу письма. Что это было прекрасное время и что я еще сто раз прилечу. «Конечно, прилетишь – у тебя здесь дочь.» Я обняла его еще крепче.
***
«Когда мы не заметили тот момент, когда могли влюбиться? Я же не настолько англичанин, чтобы хотеть быть тебе только другом.»
Я не помню момента, который мы упустили. Нет, его не было. Я иногда думала – какой он без одежды? Длинный, тонкий, крепкий и идеальный – как гоночный английский Vanwall 1958 года. А в сексе? Скорее всего, одержимый. При всей своей внешней сдержанности он писал страстную музыку, играл на гитаре как дьявол. Да и мотоцикл, прямо скажем, не для снеговиков.
Да, одержимый – тот, который не спрашивает разрешения, не закрывает глаза, активен до изнеможения и не сдерживает крик. Без стеснений, без пауз, без церемоний. После которого, выровняв дыхание, говоришь: «Вау!» Но я ни разу не представляла с ним себя. Со мной все время был запах моего мужчины. И без него мне не вкусно жить.
«Ты улетаешь к нему?»
Нет. Я улетаю для себя. К высоким каблукам и прямым волосам. Долгим дорогам, московской скорости, непредсказуемости. К новым главам и новым страницам. Новым персонажам. В свой дом, где от звенящего ледяного воздуха утром больно дышать. Туда, где мне всего хочется. Где я начинаю с чистого листа. И да, туда, где мой мужчина – в постоянном движении, новых изобретениях, среди безумного количества людей и их восхищения. Туда, где мне его мало. К тому, что я хотела когда-то изменить. Я снова ветром улетаю к самой себе – чтобы снова шептать ему на ухо и