Точка замерзания крови. Андрей Дышев
хаоса ледопада.
– Ну!! – выждав минуту, закричал Тенгиз. – Где твоя шизданутая лавина? А? Лапшу вешаешь, пентюх! Пошел вперед, пока я тебя вместо лавины вниз не спустил.
Они напомнили о том, кто есть ху. Контраргументов я не нашел.
Во второй половине дня мы начали подъем по гребню и снова вышли на рубеж четырех тысяч. Бэл уступил мне место во главе связки, и я, щадя Глушкова, старался идти как можно медленее, и все-таки к вечеру неприметному герою стало совсем худо. Мы встали на привал в плотной тени, которую бросал на склон пирамидальный пик. Здесь было холодно и ветренно.
– Ты можешь идти дальше? – спрашивал я Глушкова, растирая ему щеки и массируя шею.
– Да… Наверное… – с трудом отвечал он, едва разлепляя болезненно порозовевшие губы и пытаясь оттолкнуть мои руки. Его пальцы были ледяными, как сосульки, зрачки "плавали", и мне никак не удавалось поймать его взгляд.
– Подыхает? – спросил Бэл.
– У него началась горная болезнь, – ответил я, поднимаясь на ноги.
– Это что еще за болезнь? – спросил Тенгиз, подойдя к нам. – Сифилис знаю, триппер тоже…
А ведь он слишком грубо притворятеся идиотом, подумал я, взглянув на непроницаемо черные очки Тенгиза.
Глушков засыпал сидя. Я принялся его тормошить.
– Эй, парень! Не спи!
– Козленочком станешь, Глушкович! – добавил Тенгиз и снова ко мне: – Врежь ему по зубам, чего ты с ним церемонишься?
– Единственный, кому бы я с удовольствием врезал по зубам, – ответил я, – это ты.
Тенгиз, словно перископ из подводной лодки, выдвинул шею из воротника пуховика.
– Бэл, он опять хамит! – пожаловался он.
Бэл, не обратив внимания на своего компаньона, сказал мне:
– Ты понимаешь, что мы его бросим здесь, если он не сможет идти?
– Понимаю, – ответил я.
– Тогда его жизнь остается на твоей совести.
Мы стояли вокруг Глушкова. Некоторое время молча смотрели на сидящего на снегу жалкого человечка и прислушивались к тонкому вою ветра.
– Я хочу сказать! – вдруг с необычной эмоциональностью для своей нордической натуры произнес Гельмут и шагнул к Глушкову. – Я есть немец, я был фашист. Да, это правда, но я не боюсь это сказать. Время идет, река меняется. Я думал, что все ушло в прошлое. Но теперь вы делаете, как фашисты! Вы хотите кинуть здесь человека, но он не виноват, что он есть человек и устал…
А Гельмут, оказывается, любит витийствовать и говорить с пафосом. Президент торговой фирмы "Нордвальд", а выступает, как политработник с полувековым стажем.
Немец тем временем опустился на снег рядом с Глушковым, словно объявлял вместе с неприметным героем сидячую забастовку. Мэд незаметно для всех бегала пальчиками по моей спине, но я не мог понять, что означали эти сигналы.
– Вы правы, Гельмут, – сказал я. – Оставить здесь человека – это омерзительно…
Мэд двинула меня кулаком под лопатку. Кажется, я сказал что-то не то.
– Фашисты не оставляли раненых, – снова сказал Гельмут,