Эмиграция, тень у огня. Дина Рубина
мной! Я подам в суд на ваш чертов Еврейский конгресс! – И дальше уже я плохо понимала, потому что Христианский в ответ тоже кричал что-то по-английски и тоже что-то насчет суда и адвоката.
Вывалянный в пыли заказчик из Меа Шеарим кричал, что Яша обязан закончить брошюру о значении шабата, иначе он не отдаст деньги из рук в руки, как договаривались, а будет оформлять заказ путем официального договора.
Услышав о деньгах «из рук в руки», Бромбардт совсем обезумел и завопил: «Так вот что я оплачивал столько месяцев!» – дальше все происходило как в примитивных дерганых фильмах дочаплинской эпохи.
Бромбардт, схватив подвернувшуюся ему под руку папку с трилогией Мары Друк, со всей силы огрел Христианского, орудуя трилогией как лопатой. Христианский пал на карачки, как прирезанная жертвенная корова. Слетевшая с головы его черная кипа совершила плавный круг наподобие бумеранга. Бромбардт размахнулся еще раз, но тут очнувшаяся Катька с криком «Он убьет его!!» налетела на миллионера и вырвала из рук его трилогию. Тяжело кувыркаясь, полетела по залу трилогия Мары Друк «Соленая правда жизни», роняя листы, как убитая птица – перья… Тут не мешает заметить, что к этой минуте на шум сбежалось изрядно сотрудников «Курьера», и над их небольшой толпой реяла серебристая седина их главреда Иегуды Кронина.
То, что сочинению Мары Друк нашлось применение, в точности соответствующее тому, что родилось в моем раздраженном воображении, поразило меня необычайно. Я увидела в этом руку Божественного провидения, с сожалением подумав, что уж если этому суждено было свершиться, то лучше бы в свое время Яше заключить со мной то пари, насчет арии Фигаро, потому как у меня рука все-таки куда легче Бромбардтовой.
– Соберите Мару! – строго приказал Христианский, поднимаясь и отряхивая колени. – Вы с ума сошли, немедленно соберите Мару, она внесла задаток!
Катька, задиристая, как разносчица кружек в пивном баре, пошла грудью на публику, приговаривая: «Очистить помещение! Давай, давай, вали, тут не цирк…»
Пушман подал Христианскому кипу, тот отряхнул ее, надел и вновь уселся за брошюру о значении шабата.
Когда наконец толстый заказчик ушел и все мы остались в своем узком кругу, когда было вынесено все, что можно и должно было вынести и загружено в «танк», Христианский проговорил, томно тронув кобуру под сердцем:
– Считайте, этому типу сегодня повезло. Я мог его изувечить. Просто жаль старика.
После чего он обернулся ко мне и добавил:
– А вы, радость моя, можете снять противогаз. Как в том анекдоте. – Хозяйским глазом окинув помещение, он сказал: – Ну… Кажется, все… Пушман, конгрессмен вы мой, сколько чашек вы раскокали, трудясь?
– Ерунда, нисколько, – встрепенулся Фима, – три.
– Хорошо, Бромбардт оплатит.
В эту минуту открылась дверь, и перед нами, уже измученными событиями дня, появился рассыльный с двумя увесистыми пачками бандеролей, отправленных Фимой по адресам.
Христианский застонал и схватился за голову.