Белые одежды. Не хлебом единым. Владимир Дудинцев
Этим словом… – Она сжала и отпустила его руку. – И потом, сейчас такая темнота…
Он хотел ответить и не смог: вроде как слезы собрались выступить, и он почувствовал, что голос его выдаст. Хотел поцеловать ее, но сил хватило только приложиться щекой к ее виску.
– Как хорошо! Вы теперь боитесь после того… После табака. – Она тихонько засмеялась. – Ничего, это хорошо. Вы – серьезный. И я тоже. У нас все будет серьезно.
Его голову охватили во тьме маленькие шершавые пальцы земледельца, и на все его лицо посыпалось множество легких, живых и горячих прикосновений.
– Ну как? – спросила она, переводя дыхание. – Помирились со мной?
– Ничего не понимаю, – шепнул он.
Бывает в любви зенит. И ночь зенита. И большей частью мы в лицо эту ночь не узнаём, она захватывает нас врасплох, и мы бываем не готовы к тому, чтобы принять ее всю в себя, рассмотреть и запомнить навсегда все ее мгновения. Сохранить в себе все, что можно. И потом она живет – уже в грустных воспоминаниях об упущенном, не увиденном, не оцененном…
В полночь, проводив Елену Владимировну до ее двери, Федор Иванович шел домой неверным шагом, как после легкой выпивки. Он еще не открыл для себя этого явления – зенит любви. Он об этой ночи еще вспомнит и будет отчаянно бить себя кулаком по голове. Но уже сейчас тихо надвигалась пора грустных воспоминаний. Пора, которая будет длиться всю жизнь.
«Почему я не кричал ей о том, что люблю? – уже отчаянно корил он себя. – Почему выдумал какую-то теорию о запретных словах? Теоретик! Почему послушно пошел провожать, почему не удержал до утра в парке? Почему водил все по темным местам – так и не увидел ее глаз, когда она произносила: „Можно я буду называть вас Федор Иванович?“ Даже не верится – она ведь сказала: „Эти звуки я полюбила…“»
В эту ночь у Федора Ивановича было еще две встречи. Первая – по телефону. Он пришел домой и, не гася света, растянулся на койке. Протянул руку к папиросам и отдернул. Минут через двадцать его оглушил телефон странным, пронзительным ночным звонком.
– Это ты? – Кондаков нервно хрипел и дышал почти рядом. – Уже пришел, темнила? Так скоро?
– А что?
– Я видел тебя с твоей дамой. Ты знай: если затаскиваешь даму в темный уголок, там обязательно стою я.
– Ошибаешься. Это была сослуживица. Поздно засиделись на работе, и я проводил ее.
– Не разочаровывай меня. А в темном уголке с кем был?
– Мы шли без остановок. Прямо к ее дому.
– Разве в ее доме нет уголков?
«Слава богу, что не затащил, – подумал Федор Иванович. – Он все спрашивает неспроста. Ловит».
– Я же говорю – сослуживица. Я ее доставил прямо к лифту. А ты что – завидуешь? У тебя голос…
– Неужели? Поменялись, ха-ха, местами? Так это ты к ней меня приревновал?
– Да нет же, Кеша! Это совсем другое дело.
– У тебя с ней как? Было?
– С кем? Я не отвечаю на такие вопросы.
– Встреча с вами вдохновила меня на стихи.
– Давай.
– Постой. Рано еще. Лучше скажи: это ты к ней тогда меня…
– Да