Форс мажор. Андрей Константинов
забеспокоился Козырев.
– Да спина болит, – смущенно улыбнулась девушка. – Сам знаешь, это у нас профессиональное. От долгого сидения на попе ровно.
– Может, сделать тебе массаж? – неожиданно смело предложил Паша.
– Давай, – ее ответ задержался разве что на пару-тройку секунд.
Востроилова легко стянула с себя кофточку и небрежно отбросила на старенький стул – судя по его внешнему виду, предметы девичьего туалета были максимальным весом, который тот мог принять на себя и при этом не рассыпаться. К некоторому огорчению Паши, вслед за кофточкой более ничего в полет не отправилось: не снимая юбки и бюстгальтера, Катя просто легла на диван, перекатившись на живот. Козырев примостился было рядом, но, поняв, что в сложившейся ситуации это и неудобно, и попросту глупо, осторожно сел ей на бедра, после чего аккуратно, чуть дрожащими пальцами разъединил два маленьких крючочка, отделяющих от полного контакта с кожей.
Сначала он аккуратно, одними кончиками пальцев, осторожно обследовал каждый изгиб ее шеи, потом прошелся ладонями по лопаткам, пересчитал легкими прикосновениями каждый позвоночек, слегка помял бугорки на талии и снова предпринял путешествие наверх. Паше казалось, что меж пальцев течет шелк ее кожи. Ему даже привиделся запах нежно-персикового цвета, хотя до этого момента он и предположить не мог, что у цветов, оказывается, есть запахи… Осторожные перебежки вверх-вниз все больше распаляли его, и он мог поклясться, что Катерина испытывала схожее чувство. По крайней мере ее тело потихонечку стало трепетать под его руками. И вот когда Козырев интуитивно почувствовал, что она вот-вот перевернется на спину и тогда…
И тогда у Кати мелодией Корнелюка из «Бандитского Петербурга» напомнил о себе мобильный телефон. Девушка ужом выскользнула из-под Паши и бросилась к сумке, оставив на одеяле ажурный элемент нижнего белья.
– Да… Нет-нет, могу говорить… Хорошо… Сейчас достану ручку, запишу. – Востроилова принялась судорожно рыться в сумочке, из которой на потертый ковер посыпались заколка для волос, пудреница, помада, солнечные очки, несколько смятых, будто пожеванных бумажек. Наконец из нее вылетел искомый карандаш.
Паша смотрел на этот карандаш со стертой до основания резинкой на хвостике, на Катю, которая одной рукой пыталась примостить на голой коленке обрывок листка, а другой прикрывала рукой грудь, и не сдержался. Сначала он тихонько хихикнул, а затем и вовсе стал неприлично хохотать. Катя, которой в этот момент на другом конце трубки продолжали бубнить про «неопытную молодость и язвительный опыт старших коллег», укоризненно на него посмотрела, но тут и сама поняла, как нелепо она смотрится на этом ковре, посреди разбросанных дамских штучек, с зажатой голым плечом трубкой и огрызком карандаша, и тоже заулыбалась. Невидимый голос Смолова (а кто еще мог столь бесцеремонно вторгнуться в ее жизнь в столь поздний час?) ни о чем подобном не догадывался