Форс мажор. Андрей Константинов
сказать, что, даже если бы Катя сейчас встала и ушла, он все равно остался бы свободен в своей любви к ней. Его никогда особо не занимали вопросы философского толка, но сейчас, докурив сигарету, он почувствовал, что и такой любви ему будет достаточно. И что теперь она, его любовь, уже не зависит от того, будет ли продолжать испытывать к нему схожие чувства Катя-Катюша…
Снова укладываясь, он загадал, что если в их отношениях все останется так же здорово, как сейчас, то зимой он обязательно отвезет ее на старенькую родительскую дачу в Сосново. Он положит ее на тахту, укроет меховым спальником, затопит печь, сварит глинтвейн. А утром выдаст Кате безразмерные валенки, и они станут носиться меж заснеженных сосен и играть в снежки… А потом, раскрасневшись от мороза, она упадет в сугроб и будет учить его делать на снегу ангела. А он, пытаясь поднять ее из сугроба, упадет в него же… А потом будет долго отогревать ее, они заберутся в постель и примутся до самозабвения заниматься любовью. А потом… А потом Козырев уснул.
Без четверти восемь на мобильнике Кати подал голос будильник. Она долго пыталась нащупать его на привычном месте у изголовья, но вместо этого наткнулась на Пашу и улыбнулась. Они пили холоднющий кофе, который из-за беспристанных поцелуев дважды безнадежно остыл. Затем дружно искали Катину расческу, непонятно как завалившуюся за диван. Наконец, когда, слегка помятые после бурной ночи и непривычно активного утра, оба были готовы к трудовым подвигам, они долго стояли у порога обнявшись, не решаясь открыть дверь в немножечко другую отныне жизнь. Хоть и с сожалением, но в какой-то момент они все-таки отлепились друг от друга. Паша открыл дверь, и они, взявшись за руки, вышли.
Как Козырев ни шифровался, ни подстраховывался, но покинуть квартиру незамеченными не удалось: «Питерские коммуналки – CONNECTING PEOPLE!» Сперва в коридоре они наткнулись на соседа Фаруха, который проводил их чуть насмешливым, но в то же время похотливым взглядом. А после, проходя мимо «общаковой» кухни, нос к носу столкнулись с Михалевой. Та церемонно несла в свою каморку свежедымящуюся овсянку – традиционную утреннюю пищу богов и аристократов.
– Доброе утро, Людмила Васильевна, – промямлил Паша, покраснев до самых кончиков ушей.
– Здрасьте, – вслед за ним смущенно кивнула Катерина.
Михалева внимательно, неприлично внимательно осмотрела Востроилову, что называется, с ног до головы, тем самым вогнав в краску и ее, а затем как ни в чем не бывало предложила:
– Оттрапезничать не желаете, молодежь?
– Нет, спасибо, – решительно замотала головами молодежь.
А Козырев добавил:
– Извините, Людмила Васильевна, мы уже того… В общем, сытые.
– Да я уж поняла, – усмехнулась Михалева и, сделав на прощание ручкой, прогарцевала в свою комнату. «В нумера», как она ее называла.
«Слава