Целитель-8. Валерий Петрович Большаков
блудного сына…»
Обернувшись, я вскинул руку, прощаясь. Вайткус махнул в ответ. «Волга» заворчала и отъехала, пофыркивая. И снова тишина. Городская тишина.
Звуки скрытого многолюдья наплывали со всех сторон. Далеко-далеко пшикал тормозами автобус. Невнятные голоса доносились из-за открытых форточек – народ вернулся с работы и готовил ужин. Громыхнула балконная дверь, выпуская бубнящий баритон и приглушенное эхо телевизора, вдохновенно славившего работников полей.
Моим вниманием завладел зеленый «Москвич», приткнувшийся у соседнего подъезда.
«Прикрепленные…» – подумал я, и решительно отворил дверь.
Хватит мяться и оттягивать! Зубы стисни – и вперед.
Знакомая кнопка утопла в панельке, высвечивая треугольничек стрелки. Мне на тринадцатый. Серебристые двери лифта вздрогнули, расходясь с металлическим призвуком, и я шагнул на податливый пол.
Все ж таки трусливая натура извернулась – палец, замерев, выжал «12». Я лишь хмыкнул невесело, но исправлять финты подсознания не стал.
Выйдя, одолел лестничный пролет. Еще немного, еще чуть-чуть… Восемь или девять ступенек до «родного» этажа.
Внезапно моих ушей коснулось едва слышное, но до того знакомое позвякиванье ключей, что я буквально взлетел на лестничную площадку.
Мама, отпиравшая дверь, щелкнула замком, обернулась… Ее грустное, потерянное лицо до последнего мига хранило смирение и кроткую обиду на судьбу, и вдруг глаза вспыхнули безудержным счастьем.
– Мишечка… – залепетали вздрагивающие губы.
Ломким шагом она подбежала ко мне, обняла порывисто и жадно.
– Сыночка…
– Мама…
А родная женщина смеялась, всхлипывая, и плакала, сияя. Гладила мое лицо, целовала, куда попадали губы, притискивала к груди. Мне было хорошо, лишь тяжесть комкалась внутри, мешая дышать и жить.
– Мам, прости… – вытолкнул я. – Это из-за меня всё… Я…
Она рывком ухватила меня за плечи, отстраняясь. Заплаканные глаза ловили мой взгляд, а красивые губы судорожно кривились:
– Мишечка, родненький! Ты что такое говоришь? Ты ни в чем не виноват! Ну? Даже думать об этом не смей! Так нельзя!
– Мам…
Я не выдержал, и разревелся. Морщась, жмуря глаза, удерживая плач в себе, а слезы все равно сочились, обжигая веки и теряясь в недельной щетине.
– Родненький мой… Любименький… – ласковые женские руки гладили мою глупую голову, перебирая волосы дрожащими пальцами, а я сам цеплялся за маму, как в детстве. Тягость в душе рассасывалась, тая от слез, и замещаясь чувством опустошения.
Дверь квартиры приоткрылась, а в следующее мгновенье распахнулась настежь.
– Мишенька-а! – Рита вцепилась в меня со спины, дотягиваясь губами до уха, шепча нежную несуразицу и тычась мокрой щекой. – Ты вернулся… – бормотала она, словно не веря в случившееся. – Ты вернулся!
– Мишка-а! – рыдающий зов оборвался громким плачем.
Это Настя прилепилась, деля меня с Ритой, а я прижался к маме.
«Родня…»
*