Кошмары. Ганс Гейнц Эверс
смерть на его совести! Он убийца! Такого бы да на электрический стул!
То был, увы, отнюдь не бескорыстный порыв. Не только суду нужна реклама, театру – тоже. Пусть заголовки вечерних газет будут восклицать: «Лилианна Лоррейн из „Фолли“ требует смертной казни!»
Его Честь прервал заседание на пять минут и пригрозил разогнать всех из зала, если тишина не будет восстановлена. Он отпустил опекуншу, содрогавшуюся от рыданий – у той никак не выходило успокоиться.
Когда слушание возобновилось, судья Мак Гуфф дал слово защите. Сэм Хиршбайн поднялся и заявил, что в данных обстоятельствах защита согласна со всеми обвинениями в адрес подсудимого. Возможно, относительно каких-то моментов у него и были сомнения, возможно также, что где-то произошло недопонимание, но все это слишком несущественно, чтобы начинать спор: по большей части заявления прокурора соответствуют фактам. Но есть некоторые события, на которые можно взглянуть с другой стороны, и тем самым они предстают в совершенно другом свете. Хиршбайн решил прервать свой доклад, чтобы дать подсудимому возможность рассказать историю его преступления так, как тот сам ее видел.
Его Честь кивнул и дал слово профессору. Ему было приятно осознавать, что теперь обвиняемому придется защищаться самому. Это подстегнет интерес слушателей и прессы.
Профессор музыки бормотал так невнятно, что его едва ли могли понять даже сидящие рядом с ним судейские служащие. Сэм Хиршбайн наклонился к подсудимому и начал громко передавать то, что старик мямлил едва слышным шепотом. Однако и после этого судья и слушатели воспринимали лишь отдельные фрагменты того, что рассказывал обвиняемый.
Он рассказал о своей жизни, о жалком существовании бедного студента-музыканта, который жил только своими идеалами («Хороши идеалы!» – ворчал про себя судья). Ему пришлось эмигрировать, потому что в Европе было в достатке других, так же образованных, как он, но во многом даже талантливее. Он надеялся, что в Штатах ему проще будет найти место. Он усердно трудился всю свою жизнь. Всегда надеялся и всегда разочаровывался. Он женился на чудесной шведке, которая родила ему дочку. Он просто боготворил эту девочку. Когда ей было одиннадцать, произошло несчастье. Мать и дочь попали под поезд на западной стороне Десятой авеню – там, где железная дорога проходит прямо через улицу.
С тех пор Ларс Петерсен сделался больным. Он не мог больше работать. Денно и нощно он слонялся по улицам Нью-Йорка и всегда возвращался к тому роковому месту. Он не мог отделаться от навязчивой идеи самому броситься под колеса. Несколько раз люди спасали его в самый последний момент. Затем, по распоряжению музыкального профсоюза, его на несколько месяцев отправили в лечебницу для душевнобольных. Когда его наконец выписали, он действительно исцелился – за исключением одной маленькой детали. Еще когда он был под наблюдением, все его мысли вращались вокруг его утраты. И постепенно он пришел к заключению,