Тень ворона. Эллис Питерс
ей грехи. Неисправимая блудница! Жива она или умерла, не имеет значения. Я ни о чем не жалею! И если бы снова пришлось, поступил бы точно так же. Я дал святые обеты и не могу кривить душой.
– И, не кривя душой, тебе придется держать ответ за две погибшие жизни, – торжественно произнес Радульфус. – Возможно, Господь посмотрит на это дело иначе, чем ты. Соблаговоли вспомнить, отец Эйлнот, что призван наставлять к раскаянию не праведников, а грешников, людей немощных и оступающихся, которые живут в страхе и пребывают в невежестве, не обладая твоей несравненной чистотой. Умерь свои требования в соответствии с их возможностями и не будь столь суров к тем, кому далеко до твоего совершенства! – Тут аббат Радульфус умолк, ибо увидел, что его язвительная ирония пропала даром: гордое, непроницаемое лицо священника даже не дрогнуло. – И не раздавай столь поспешно колотушки детям, – прибавил аббат. – Это допустимо только в случае злонамеренной шалости. Ошибаться же свойственно всем, даже тебе.
– Я стараюсь поступать правильно, – промолвил Эйлнот. – Старался раньше и буду стараться впредь.
С этими словами он вышел тем же уверенным, стремительным и твердым шагом, и полы его одеяния взвились у него по бокам, словно широкие крылья.
– Это человек воздержанный, несгибаемой прямоты и сурового целомудрия, честность его непоколебима – так высказался аббат Радульфус наедине с приором Робертом. – Человек, наделенный всеми добродетелями, кроме смирения и человечной жалости. Вот что по моей милости свалилось на Форгейт! Что же нам с ним теперь делать?
В двадцать второй день декабря почтенная Диота Хэммет появилась у ворот аббатства с закрытой корзинкой в руке и вежливо спросила, нельзя ли ей повидать своего племянника Бенета, чтобы передать ему рождественский сладкий пирог да немного медовых булочек, испеченных к празднику. Привратник узнал домоправительницу священника и показал ей, как пройти в сад, где в это время находился Бенет. Тот заканчивал подстригать разросшуюся за лето живую изгородь.
Заслышав голоса в саду, Кадфаэль выглянул за дверь и, сразу догадавшись, кто эта пожилая женщина, хотел было снова вернуться к своей ступке, как вдруг его что-то насторожило. В тоне, которым приветствовали друг друга Диота и Бенет ему почудился какой-то неожиданный оттенок. Монах не удивился, что они обрадовались друг другу, – сдержанное родственное чувство между теткой и племянником вполне объяснимо, и то, что увидел Кадфаэль, было просто теплой встречей близких людей. Но в том, как держалась женщина, монах уловил какую-то скрытую нежность, смешанную со странной почтительностью, а юноша, к его удивлению, обнял гостью с порывистой, ребяческой лаской. Конечно, Кадфаэль уже понял, что этот парень ни в чем не знает середины, и все-таки тут было что-то особенное: тетушку и племянника связывало что-то большее, нежели спокойная родственная приязнь.
Кадфаэль вернулся к своей работе, оставив Диоту и Бенета наедине друг с другом. Вдова Хэммет оказалась чистоплотной,