Жуга. Осенний лис. Дмитрий Скирюк
хотел постучаться, да раздумал, загасил фонарь и лишь потом, стараясь не шуметь, приоткрыл дверь и проскользнул внутрь.
Жуга был здесь, хотя разглядеть его было трудновато – в трапезной горели только лампады и две толстые свечи в изголовье гроба. Было тихо, и в этой гулкой тишине неясным эхом расползался по углам негромкий отчётливый шёпот. Збых похолодел, хотя сам не понял почему: было в этом шёпоте такое, отчего кузнец скользнул в тёмный угол и затаился. Обитая войлоком дверь закрылась мягко, без звука, лишь сквозняк тронул пламя свечей, и стоявший у гроба рыжий паренёк ничего не заметил, поглощённый своим занятием.
Жуга творил наговор.
Збых потом не мог бы вспомнить, сколько простоял он в этом закутке, тараща глаза в церковный полумрак. Сперва ничего не происходило.
Потом появился свет.
Он возник ниоткуда – струистое блескучее сияние рождалось в пальцах у Жуги, сгущалось, странной светлой тенью мерцая на фоне черноты. Потом шёпот травника смолк. Дымная тень вытянулась неровным облачком и плыла уже сама по себе, направляясь к покойнику. Кузнец поёжился – слишком уж быстро двигалась она, – а затем вздрогнул от неожиданности: показалось вдруг, что мертвец шевельнулся в гробу. Збых поднял руку протереть глаза и чуть не закричал, когда открыл их сызнова: Вайда поднимался – медленными, неверными рывками, ухвативши края домовины! Глаза его были открыты и пусты.
Крик свой кузнец удержал, хотя сам бы не сказал как, но теперь уже поздно было скрываться: Жуга, заслышав шорох, обернулся.
– Ты?! – выдохнул он, делая шаг навстречу.
Рифмач с глухим стуком рухнул обратно. Пламя свечей дрогнуло, одна погасла.
– Я! – с вызовом бросил Збых и вышел из угла. – Ты что тво- ришь, нелюдь, в божьем храме?! – Кузнец выпрямился во весь рост, угрюмый, жилистый. Его не так просто было испугать. – А я-то тебя к себе в дом…
Жуга обернулся на гроб, на кузнеца, снова на гроб и с искажённым лицом заметался меж ними, словно зверь в капкане. Замер на миг, силясь сорвать что-то с руки – мелькнула знакомая кожаная полоска, – и вдруг вихрем налетел на кузнеца, крича страшно и отчаянно. Збых, который уже двинулся к нему, засучивая рукава, опешил и сдал назад.
– Убирайся! – кричал Жуга, размахивая руками, словно мельница. – Я не смогу теперь её сдержать! Беги, чтоб тебя!.. Беги, пока не поздно!
Силой Господь Збыха не обидел, как говорится, съездит по уху – дверей не найдёшь, но рыжий паренёк, гибкий и вёрткий как белка, и странные слова до того ошеломили кузнеца, что опомнился он, лишь когда Жуга уже выталкивал его в раскрытую дверь. Опомнился – и заработал кулаками.
Лишь потом до него дошло, как странно, нелепо дрался Жуга. Он метался, кружил, не по делу оборачивался, пропуская глупые удары, тряс головой, цедил воздух щербатым ртом и вновь наседал, тесня Збыха то к двери, то прочь от неё, то вовсе в сторону. Пред взглядом кузнеца мелькали руки, ноги и безумные глаза, и всё время казалось, будто нечто, сверкая, дымно маячит у травника за спиной.