Ловец заблудших душ. Наталья Самошкина
красным лаком. Он сконцентрировался на нужном облике и вошёл. Елена в белом пеньюаре и кружевном чепчике сидела у изящного столика и писала. Гусиное перо окуналось в чернильницу, чтобы, вернувшись к листу, пополнить ряды слов, украшенных виньетками и завитушками. Каховская была так погружена в сочинение послания, что не сразу почувствовала присутствие другого человека. Но когда тень ван Хоттена легла на край стола, женщина испуганно обернулась, прикрывая ладонью письмо. Её глаза расширились, и она бросилась на грудь мужчины, стоявшего перед ней.
– Евгений! Женечка! Милый мой! – воскликнула она. – Я знала, что ты ко мне вернёшься. Отовсюду: хоть из райских кущ, хоть из Кощеевой вотчины, хоть из Тартара. Сердце моё, что же ты молчишь?
«В эту ночь нет на земле мага с танцующими журавлями на спине, – подумал Альберт. – Целиком и полностью я – Евгений, любящий беззаветно и этим победивший смерть».
Он подхватил Елену на руки и отнёс на кровать, разобранную для сна. Снял чепчик, чтобы освободить тёмно-русые волосы. Вдохнул их аромат – мягкий, с ноткой душицы. Покрыл поцелуями лицо, залитое слезами, прижал женщину к себе, утешая и расслабляя. Распустил пояс у пеньюара и осторожно снял его и ночную сорочку. Обхватил колени Елены и прижался к ним, ощущая, что ей нужна именно такая близость – доверительная, заботливая и позволяющая не вторгаться, а прорастать друг в друга.
– Мне так не хватало тебя, – прошептала Каховская. – Четыре года я не жила, а чудилась себе и окружающим. Призрак прежней Леночки Аксаковой, одетый в мнение чужих людей! И все от меня чего-то хотят: муж – постельных игр и наследника, родители – внука, которому можно будет передать поместье; общество – соблюдения законов и правил. Даже горничная ожидает, когда мой супруг перестанет окучивать меня и целиком переключится на её огород. Я всем должна! Разве это правильно? Ещё немного, и я выпила бы макового настоя, чтобы уснуть навеки и встретиться с тобой на полях, заросших лилиями. Знаю, что это грех, но тащить на себе огромный крест я больше не в силах. Ты понял это и пришёл сам. Я люблю тебя, сердце моё.
Альберт быстро разделся, бросив одежду прямо на пол, уложил Елену поверх одеяла и стал ласкать, целуя её в уголки губ и в глаза, поглаживая шею и спускаясь к полным грудям с маленькими сосками, не вытянутыми ещё жаждущим младенцем. Он не торопился, чтобы не оглушить женщину своей страстью, а подарить ей блаженство. Прошёлся языком по ложбинке между рёбрами, по животу, податливо мягкому, пропустил пальцы в руно, покрывающее лобок, и стал играть с женственностью, ещё зажатой, но раскрывающейся от обилия взаимных чувств. Елена вздрагивала, убеждаясь в том, что её тело живо, молодо и отзывчиво.
«Во мне нет холода», – успела подумать она перед тем, как провалиться в бездну или взлететь в небо.
Ван Хоттен, опираясь на сильные руки, навис над нею, чтобы войти осторожно, не причиняя боли и неудобства. Она приняла его со стоном удовольствия и обхватила ногами. Движения его ускорились, фаллос до самого основания заполнял собой женщину, заставляя желать ещё больше. Альберт перевернул её на живот