И солнце взойдет. Он. Варвара Оськина
это была попытка скрыть выражение откровенного самодовольства. Неожиданно Лиллиан Энгтан вскинула взгляд и уставилась прямо в глаза не ожидавшей такого девушке, прежде чем откровенно фальшиво улыбнулась.
– Последний вопрос, мисс Роше, и я вас отпущу.
– Je vous écoute[12], – тихо проговорила она, от внезапности сбиваясь на привычный французский.
– К кому именно на стажировку собирался отправить вас Чарльз?
Взгляд миссис Энгтан был неимоверно тяжёлым, столь же плотным, как отсыревшая земля, как намокший под дождем плащ, как… Господи! Рене отчего-то нервно сглотнула, прежде чем произнести враз пересохшими губами шесть слов.
– К Колину Энгтану. К вашему сыну.
Рене сидела за столом в ординаторской и машинально раскачивала и без того расшатанный стул. Вперёд-назад. Вперёд-назад. Её взгляд бездумно следил, как мерцал на экране портал для резидентов. Голубыми конвертами там светились пятнадцать заявок в больницы провинции, и по прошлому опыту она уже знала, что впереди её ждут изматывающие недели бесконечных интервью. На них тщательнейшим образом проверят её теоретические знания, зачитают curriculum vitae и едва ли не по буквам разберут скопившиеся за десять лет публикации в научных журналах. А после всего останется только ждать и надеяться, что её не сошлют куда-нибудь на отшиб Тадусака. Несмотря на полученный вид на жительство, Рене была чужой для этой страны. Она вздохнула и снова качнулась на стуле.
Спустя несколько дней после похорон отделение нейрохирургии жило в привычном темпе, не в силах хотя бы на минутку остановиться и отдышаться. Кто-то куда-то спешил, кто-то что-то зубрил или же с криками обсуждал, наставники ругались на резидентов, резиденты спорили между собой: кто виноват и что стоило делать. Из динамиков то и дело доносилось привычное информирование про «код синий» где-нибудь в неотложке, после чего сразу слышался топот. Крутанувшись в кресле, Рене замерла и упёрлась взглядом в светло-зелёный костюм операционной сестры.
– Разговор может подождать до конца обеда? – вяло спросила Рене и кивнула в сторону почти нетронутого контейнера с едой, пока сама накручивала на палец прядь белокурых волос.
– Ты всё равно не ешь, – пожала плечами Энн.
– Жду, пока выветрится аромат твоих тюрингских колбасок.
– Вообще-то, франкфуртских! – возмутилась медсестра, а затем принюхалась и скривилась: – Фу! Что за дрянь?
– Цветная капуста с приправой из франкфуртских колбасок недельной давности, – всё так же равнодушно откликнулась Рене, но Энн не слушала.
– Ты бы хоть кленовым сиропом её полила. Иначе же невозможно! Кошмарная гадость. – Она скривилась, вызвав ответный длинный вздох. Кажется, ждать до конца положенного обеденного перерыва медсестра не собиралась.
– Чего ты хотела?
Рене выпрямилась и наконец посмотрела на недовольно хмурящуюся рыжеволосую подругу. Та бросила последний скептический взгляд в сторону ни в чём не повинной еды, а затем демонстративно шлёпнула по
Я вас слушаю (фр.).