Лелег. Александр Лобанов
сбит «Жигулями» прямо у здания министерства.
– Да, об этом в газетах писали. К чему ты?
– Не хочется, знаешь ли, чтобы Пролетарский район и в его лице милый сердцу Донецк в сакральном отношении меня осердили, не в пример Вооружённым силам СССР, которые вот-вот богу душу отдадут. Законы кармы совершенны.
– Очень впечатляет. Нет, я тебя в принципе понимаю. Сам по краю ходил не один год. Но мне, наверно, повезло, мой замполит был вполне нормальный, умеренно пьющий чухонец. «Советский маршал рядовой, он за меня в огонь и в бой». А ты, выходит, политкомиссарами обиженный ушёл?
– Обиженные, майор-товарищ, знаешь, где? В отдельном отгороженном петушатнике на зоне. Что касаемо армии, то, учитывая процессы разложения, ставшие уже необратимыми, могу в точности предсказать её судьбу.
– Плюрализм, гласность? Каждый вправе чревовещать, что на ум взбредёт. Вполне в свете перемен. Валяй.
– Через год, может, два, Советской армии, как таковой, не будет. Думаю, самой страны тоже.
– Ну, ты это, – майор от неожиданности даже привстал, испуганно оглянулся на дверь. – Болтай да меру знай. Гласность, ясность, туманность Андромеды. Хрень собачья!
– Свежо, но верится с трудом? Хотите, господин танкист из голубого вертолёта, прямо сейчас продиктую Ваш полный диагноз? Даже то, что утаили от ВВК и вообще от врачей. Может, желаете знать, сколько жить осталось?
Теперь ухмылка торкала уголки лишь губ Геннадия. Зависла пауза. Военком побелел, как штукатурка. «Нет, он в предобморочном состоянии не из-за того, что здесь могут прослушивать. Вряд ли ему аппаратуру в кабинет натыкали. Не такой уж он ферзь. Видимо, я попал в десятку. И что с этим делать»? – доктор вдруг ощутил не просто серьёзность создавшейся ситуации, а её некую сакраментальность, которая не просто так случается и, вполне возможно, за которой последует на соответствующем уровне адекватная реакция небес. За дверью постоянно цокали подковки по мозаичному, из мраморной крошки, отшлифованному до блеска полу. Иногда нервически мелко простукивали женские шпильки. Комиссариатская суета, бюрократические нравы, бумажные мозги. «Ковровую дорожку зачем-то убрали, ведь была, я помню. М-да, нешуточные страсти. Блажен, кто ведал их волненье и наконец от них отстал».
Майор достал из кармана кителя, топорщившегося на спинке стула, яркую импортную пачку, извлёк сигарету с диковинным золочёным фильтром, щёлкнул зажигалкой, затянулся. Геннадию не предложил.
– Что ж, давай попробуй, пророк в моём отечестве. Имей в виду, таких экстрасенсов предо мной за день десятки проходят, и все на индивидуально шкурном интересе, – он по комиссарской привычке подпустил сарказму, однако, опять же на подсознательном уровне, в его вообще-то не глупых мозгах сработала интуитивная защита, и он улыбнулся без какой-либо ядовитости, хотя сам этого, может, и не ощутил. – У тебя, гляжу, энтузиазм иного свойства. Что ж, колдуйте, господин Парацельс, Авиценна Сина.
– Не