Лелег. Александр Лобанов
доброго, танкист. Пойду я.
Повернулся, направился к двери, искренни удивляясь, почему майор не набросился с вопросами, которые у него прямо-таки высветились над бровями. Железный характер! И всё-таки, уже будучи на пороге, услышал приглушённое, почти шёпотом:
– Геннадий Петрович…
Казалось, он хладнокровен, даже, как подумалось Гене, слишком. На переносице, однако, успела образоваться глубокая складка, раньше не было. В глазах необычный, как при лихорадке, блеск. От непотушенной сигареты из хрустальной пепельницы тянулся к потолку тонкий стебелёк сизого дыма, наполняя кабинет приятным запахом дорогого табака.
– Геннадий, скажите, – военком пытался унять дрожь в голосе. – Мне… сколько осталось?
Вместо ответа Савватиев немного, самую малость поколебавшись, повернулся, подошёл. Минут пять смотрел, не мигая, в цыганские глаза, чтоб отогнать бесовщину. Потом рука сама легла на живот.
– Очень горячо.
– Станет холодно, скажешь.
В состояние управляемого медитативного аутотранса, в УМАТ, как Савватиев любил пошутить, он наловчился входить без особых усилий. Ему не требовалось ни позы «лотоса», ни мычания мантр до изнеможения, ни какого-либо ещё кликушества. Чисто по-русски: резко выдохнул, сконцентрировался, и… понеслась птица-тройка по благодатным просторам информационных полей. Там, в этих плодородных сферах, всё обо всём известно. Главное, борозду не портить, глубже лемех вонзить, добротный пласт чернозёма откинуть. Всех жучков-червячков растревожить, пусть галки, вороны да аисты потчуются, за пахарем следуя неотступно. Особенно Гена любил аистов, это загадочное племя прекрасных лелегов. Когда сия необыкновенная птица являлась, успех был гарантирован. Вот и сейчас: прилетел, уселся и стал громко клювом щёлкать, давая понять, что всё правильно, диагноз подтверждён, исход благоприятный. Удачно волну поймал, соплеменник.
Спустя четверть часа ладонь сделалась ледяной. Геннадий продолжал пристально, по-прежнему не мигая, смотреть в глаза.
– Жить долго будешь. Но завтра на приём к онкологу. Завтра же! Ещё не поздно. Вовремя он клювом отстучал.
– Кто?
– Лелег, кто ж ещё. Аистиный бог, чтоб ты знал. Под защитой ты теперь. Короче, под общим наркозом удалят, и всё! Забудешь навсегда. Если…
Он вдруг замолчал, содрогнувшись от непрошенно нахлынувших видений, в которых были и гром канонады, и автоматные очереди, много-много крови. Вещий черногуз в испуге сорвался с места, заметался, потом взмыл в небо и вскоре исчез, растворился в туманной дымке. Майор был бледен, смотрел вдаль и, как понял Геннадий, тоже там что-то видел.
– Клянусь тебе, капитан. Вернее, товарищ… полковник. Никогда не поверну оружия против. Никогда!
– Полковник?
– Я вдруг отчётливо разглядел, ну, там, куда лелег твой улетел, – понимаешь меня? – погоны с двумя просветами и тремя большими звёздами. Что бы это значило, а, Геннадий Петрович?
– То, что будете долго-долго жить, товарищ… тоже вроде полковник. Да-да, именно так!
Савватиев,