Лелег. Александр Лобанов
также две стоящие рядом друг с другом церкви. Одна готических форм, для католиков. Вторая православная, недостроенная, с потемневшим остовом купола и колокольни. Готовым было подвальное помещение, там и службы велись.
Вышел на обширный пустырь, где паслись козочки, между бурьянами сновали куры, цыплята, индюшки, индюшата. Мирная идиллия. Впереди темнели заросли сирени, внутри кустарников пищало и щебетало под вечерними лучами многочисленное воробьиное семейство. Сирень отцвела, но запахи от неё всё равно сохраняли своеобразную притягательность. Наполовину ушедшие в землю, видны были каменные глыбы правильных геометрических форм. Доктор слышал от кого-то, что за пустырём покоилось в забвении давно заброшенное польское кладбище.
Он по данной свыше привычке отключился от всех тревожных мыслей и вовсю наслаждался прекрасным вечером, свежим с Днестра ветерком, беззаботным чириканьем воробьёв. В такие моменты начинали срабатывать медитативные механизмы, которые слегка суживали сознание и, наоборот, активировали подкорку, отчего обострялись внутреннее зрение, память, возникали вещие видения. Вот и сейчас припомнился один весьма серьёзный разговор с мамой в его последний приезд.
Оказывается, родным его дедом был другой, не тот, которого знал с детства и которого звали Никифор, в прошлом офицер НКВД. Бабушка Мария, в молодости первостатейная красавица, когда первого мужа репрессировали, согласилась на предложение влюблённого в неё Никифора. Это, собственно, и спасло. В те смутные годы с «врагами народа» особо не церемонились. Всех под одну гребёнку. Галина, мама Геннадия, была Никифору неродной дочерью, естественно, родительской любви доставалось вполовину меньше, чем сводным сестре и брату. Не очень-то Никифор жаловал и внука Геночку, бывало, за уши драл, поскольку маленький Савватиев был весьма резов и явно деда недолюбливал.
Долгие годы сия жизненная коллизия считалось тайной за семью печатями. Только сейчас, когда ни бабушки Марии, ни деда Никифора давно уже не было, мама не без страха, который постоянно разъедал душу на генетическом уровне, вдруг призналась, что её родной отец поляк, звали его Вашек. То есть Вацлав, Смигаржевский, шляхтич по происхождению, а значит, враг советской власти. Сгинул бесследно в ГУЛАГе, где-то в незнакомой, далёкой северной Коми, о которой Геннадий имел смутное представление.
Подойдя к первым же кустам сирени, он ощутил навязчивое желание свернуть с тропинки, к заброшенным надгробьям. На некоторых сохранились надписи. С трепетным интересом принялся разглядывать, попытался что-нибудь разобрать. На нескольких плитах удалось прочитать даты. Присвистнул от удивления. Семнадцатый век!
Одно из надгробий размерами было солиднее остальных. Под слоем зелёного мха, когда поскрёб веткой, блекло засиял розовый мрамор. Поскрёб ещё. Надписи на латинице, практически стёртые, почти не разобрать. Два польских имени: Ksiaze Olgerd, Ksiezna Michaela. Гена отметил, как усиленно забилось в груди, верный признак душевного