Записки времён последней тирании. Роман. Екатерина Блынская
на песке арены. Крови сегодня нет, что очень мешает нам править.
– Нельзя ли вообще без этого обойтись? – робко спросила я, полагаясь на то, что Агриппина спишет это на мою юношескую смелость.
– Нельзя, Актэ. Я тут вспомнила, как Гай плавал на острова за останками наших братьев и матери. То, что он привёз тогда, было не похоже на злащёные тела гладиаторов, которых мы привыкли видеть мёртвыми… Тогда я впервые увидела лицо смерти, какое оно было на самом деле, и с тех пор глядела на свои руки, просыпаясь каждое утро, чтобы понять, сколько мне осталось до черноты и тлена? Теперь мы рядом, и это сладкое дыхание зольника, раздуваемого ветром, уже будоражит меня по ночам. Впрочем, грусть моя не потому… Нужно пугать тех, у кого есть сердце. Иначе мир будет заполонён бессердечными, а значит, разумными людьми. Это вредно и противоестественно.
– Расскажите, как было, когда родился Луций? Вы ждали его? Желали?
Агриппине всегда было приятно рассказывать о себе. Она охотно доверяла мне свои мысли, но рассказ её потряс меня тогда…
– Мой супруг сказал, что змея родила змеёныша. Хотя, Гней Домиций и ненавидел меня за что – то, он умудрился сделать мне ребёнка. Впоследствии было удивительно вспомнить о том, насколько я питала к нему схожие чувства. Я только помню, что когда он приходил ко мне на ложе требовать исполнения долга, мне гораздо более нравилось его бесить, нежели удовлетворять и поэтому я часто притворялась спящей, или, попросту, мёртвой. Любила лежать с открытыми глазами, когда он поёрзывал, впопыхах, вспоминая о себе, как о мужчине, а не о существе жрущем и воняющем смрадным субурским лупанаром и возбуждающими маслами. Правда, после я утешилась, заведя себе любовника, но это было после рождения сына, когда я небезразлично уяснила, что Луций не копия отца, а продолжение матери.
Когда сын был ещё в пелёнках, однажды, супруг явился поглядеть на него, а тот взял, за и схватил его так крепко, что Гнеев нос сначала покраснел, словно платок фламиники, а потом посинел… И если бы я не отобрала малыша из рук отца, несмотря на мою дерзкую злобу в отношении мужа, будущего Нерона ждал бы не покорённый им город, а участь Гаевой дочки, которую разбили о стену центурионы.
Гней вопил, кропя меня вонью поношений, он называл меня шлюхой и грязной развратницей, вызывая во мне усмешку, ибо я понимала его обиды и укромно косилась на ярящегося супруга, укачивая своего драгоценного малыша. А спокойствие моё всегда выводило Гнея из терпения.
– От тебя родится, разве что, крокодил, который пожрёт и тебя саму, и всех вокруг! – орал он.
– Ты самая страшная ошибка в моей жизни! И лучше бы погас боярышник в твоих руках, когда ты шла к моему дому в брачный вечер! – не унимался он, тыча пальцем в воздух.
– Не я желала этого брака, а наши деньги… – оправдывалась я, навивая на пальцы мягкие локоны маленького Луция.
– Да будут прокляты лары твоего рода, пустившие на свет клубок змей, которые не дают ничего, кроме подлого урожая!
– Уже дали!
– При