Дневники: 1920–1924. Вирджиния Вулф
меня внутри затаились некоторые сомнения в качестве ее рассказов, ведь те два, что были недавно напечатаны в «Athenaeum», не очень хороши.
И вот теперь я не могу написать свое мнение о «Дон Кихоте290», как задумывала, поскольку сливки сняты и мыслей не осталось.
5 августа, четверг.
Позвольте попытаться рассказать, о чем я думала, читая «Дон Кихота» после ужина: прежде всего о том, что в те времена истории сочиняли, дабы развлечь людей, собравшихся у камина и не имевших современных развлечений. Вот они сидят вместе, женщины прядут, мужчины размышляют, а в это время им, будто великовозрастным детям, рассказывают веселую, причудливую, восхитительную сказку. Это заставляет меня думать, что цель «Дон Кихота» – развлечь любой ценой. Насколько я могу судить, красота и мысль книги застают врасплох; едва ли Сервантес осознавал глубокий смысл и видел «Дон Кихота» таким, каким его видим мы. Вот в чем моя трудность на самом деле: печаль и сатира – насколько они наши собственные, а не надуманные, или же эти великие персонажи имеют свойство меняться в зависимости от поколения, которое на них смотрит? Признаюсь, большая часть повествования скучна, и лишь самый конец первого тома приносит читателю удовольствие. Так мало сказано, так много упущено, словно автору не хотелось развивать эту сторону вопроса – я имею в виду сцену с галерными рабами. Чувствовал ли Сервантес всю красоту и печаль момента, как чувствую их я? Я уже дважды упомянула печаль. Неужели это сейчас главное? Но как же здорово мчаться вперед на всех парах в порыве великого повествования, как это происходит на протяжении первой части. Я подозреваю, что история Фернандо-Карденьо-Лусинды – придворный эпизод по моде того времени, но мне он наскучил. Я также читаю «Гоха простодушного291» – яркий, эффектный, интересный, но в то же время сухой и прилизанный текст. У Сервантеса есть все, пускай и в растворенном виде, если хотите, но его глубокие, атмосферные, живые персонажи отбрасывают тени совсем как настоящие люди. Египтяне, подобно большинству французских писателей, вместо этого дают щепотку пыльного экстракта, гораздо более пикантного и насыщенного, но не такого объемного и просторного. Боже мой! Что за чушь я несу! Вечно эти образы.
Каждое утро я сажусь работать над «Джейкобом» и каждый раз чувствую, что должна преодолеть очередное препятствие – душа уходит в пятки, – расчистить себе путь, взять новую планку и оставить ее позади. (Еще один недоделанный образ. Надо как-нибудь раздобыть себе «Эссе» Юма292 и прочистить мозги.)
10 августа, вторник.
Я потратила весь день на отмывание засыпного туалета желтой суспензией293. Могу перечислить результаты своих трудов: столовая вычищена до блеска, перила выкрашены в голубой цвет, лестница побелена, а теперь еще и туалет отмыт. Время чая наступает быстро; почта (если повезет) приходит в середине чаепития; затем отдых в саду; потом приходит миссис Томсетт с тарелками; зажигается лампа
290
Роман Мигеля де Сервантеса (1547–1616) «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский».
291
«Le Livre de Goha le Simple» (1919) – роман, написанный на французском языке двумя египтянами: Альбертом Адесом и Альбертом Йосиповичем. ВВ его посоветовал Роджер Фрай.
292
Дэвид Юм (1711–1776) – философ эпохи шотландского Просвещения, историк, экономист, библиотекарь и эссеист, который наиболее известен своей очень влиятельной системой философского эмпиризма, скептицизма и натурализма.
293
В отсутствие канализации люди имели специальный шкаф или отдельное помещение с ведром для отходов. В изобретенной Генри Моулом системе использовался металлический контейнер, как и в системе с ведрами, а экскременты засыпали небольшим количеством смеси торфа, сухой земли и золы, чтобы сразу устранить любые запахи. Желтой суспензией называется взвесь оксида ртути в воде, приготовленная путем добавления раствора хлорида ртути в известковую воду и использовавшаяся в качестве антисептического средства.