Крематорий имени Жанны д’Арк, или Что-нибудь да будет. Вадим Панджариди
имени Надежды Крупской, что в Береговом. А что такое советский детский дом, чему там учат и как воспитывают, надеемся, говорить излишне.
Ходил он всегда в черных очках, как гестаповец из советских фильмов про войну, даже в темное время, будто боялся смотреть на тот мир, красивый и счастливый, который вновь стал его окружать.
У него в следственном изоляторе был свой кабинет, в котором стоял только пустой письменный стол, рваный диван из кожзаменителя и серый сейф, где хранился пистолет и патроны к нему. И еще водка. Из оружия он предпочитал «ТТ» времен Великой Отечественной войны. Как-то очень быстро к нему приноровился. У двери висел зеленый армейский мундир. Ходил он обычно в штатском, затем перед работой переодевался в военное и напяливал фартук, чтобы не забрызгаться кровью. Фартук был обычный, из коричневой клеенки, как у санитарок в любой больнице или у патологоанатомов в холодном морге. А не в каких улыбающиеся продавихи торгуют на солнечной улице сладким мороженым «крем-брюле»…
Перед расстрелом он выпивал стакан и столько же – после. И его родинка на шее из коричневой становилась красной. Потом, после работы, уходил в город, переодевшись обратно в гражданское, и пил дальше. И при этом практически не пьянел, а становился еще угрюмее. С тюремным персоналом он тоже не общался. За руку из вертухаев с ним никто не здоровался. На двери его кабинета висел почтовый ящик, куда вестовой опускал документы: время совершения казни и данные о несчастном: фамилия, имя-отчество, когда родился, семейное положение, наличие детей, статья, за что… Это было единственное средство общения с ним. Зарплату, и очень неплохую, получал на сберкнижку. Числился он… А кем он числился, он и сам не знал. Да это ему было без надобности. Хотя в штатном расписании он был обозначен как старший инструктор по оперативной работе с контингентом. Туманно и малопонятно.
Не дрогнет рука
Во время казни он, как мистер Икс из известной оперетты, надевал на лицо когда маску, когда балаклаву, когда только черные очки. То ли для форсу, то ли стеснялся кого… Скорее всего, самого себя. Местом расстрела была глухая комнатенка в подвале без окон, ее так и прозвали – дорога в ад. Это только в кино показывают, как несчастного выводят в тюремный двор, ставят к кирпичной стенке, изрешеченной пулями и рябой от осколков. Мажут ему лоб зеленкой. Потом появляется расстрельный взвод солдат. Командир зачитывает приговор. Звучит отрывисто, равнодушно и коротко команда «Цельсь!» и потом уже – «Пли!». Тут палач не нужен. В качестве палача здесь выступала не только сама система пенитенциарная. Но и политическая система в стране. Простите, читатели, за громкие слова.
В комнатенке была одна металлическая дверь для входа и одна такая же дверь для выхода, из которой и появлялся палач. Приговоренного заводили туда, сажали на табуретку лицом к голой обшарпанной стене. Минут десять-пятнадцать давали на то, чтобы тот смог прийти в себя, успокоиться и, так сказать, приготовиться к самому худшему. Ну и блаженно помолиться, если кто верил в бога и загробную жизнь. Правда,