Персефона. Иннокентий А. Сергеев
отсюда. Завтра.
– Хорошо, давай уедем.
– Так просто?
– Ну конечно просто. Ты всё никак не можешь понять, что я люблю тебя.
– Ты не единственная, кто говорил мне так. И это странно.
– Глупый, неужели ты не знаешь, что любовь – это всегда правда, что это единственная правда? Ведь ты же сам распинался сегодня, говорил, что каждый раз рассказываешь свою историю по-разному, и каждый раз говоришь так, как это было на самом деле! Всё может меняться, мы можем меняться, люди вокруг нас могут меняться, но любовь-то, она одна, она не меняется…
– И всегда внове. Да, я просто запутался. Спасибо тебе.
– Ложись.
– О'кей. Слушай, Лиз, давай не будем спать сегодня. А то, когда просыпаешься, всё меняется. Дождёмся, когда рассветёт, и уедем. Ладно?
– Ладно, ладно, бесчеловечный ты тип.
Лиза спит. Теперь уже не стоит будить. Пусть спит. Так с ней и живём. Подыгрываем друг другу, а в какую игру играем, забыли уже. Забыли, и всю жизнь пытаемся вспомнить. В тёмной комнате с мрачными обоями мы мечемся, пытаясь руками поймать солнечные блики, а солнце неподвижно стоит где-то над вершиной. Что за игра, что за обряд это? И проносятся мимо машины за окнами, и женщины пудрятся, и их зеркальца пускают зайчиков. Что-то мы всё хотим найти. В тёмной комнате с мрачными обоями мы всё ищем и ищем себя, но каждый раз натыкаемся лишь на одно из своих отражений и, стукнувшись об него лбом, шарахаемся в сторону, а машины проносятся мимо. И в одной из них завтра я уеду отсюда.
– Лиза, ты спишь? Лиза.
Помоги мне, о Сладкоцветущая, верни мне мою любимую!
II
– Всё замешано на крови.
– На крови и страхе. Ты крути, крути педали. Не отставай.
– Я тут слушала одну проповедь, бр-р-р, на мясо теперь даже смотреть не могу.
– Как насчёт ростбифа с кровью, да? Да, жаловаться на других мы умеем, и ведь как любим! Знаешь, когда я слышу жалобы людей на эту распроклятую жизнь, меня всегда поражает одно – как покорно они принимают собственную бездарность. Вот интересно, мазохизм – это врождённый порок или заболевание?
– Ты нехорошо смеёшься. Пожалел бы лучше.
– Никогда и никого не жалей. Каждый сам для себя выбирает вину и наказание.
– Это же жестоко!
– Ничуть. Это всего лишь честно. А вот заставлять других расплачиваться за свою жалость – это подло.
Стрелы-спицы, золото! Радостный, бездумный полёт.
– Не гони так сильно!
– Если ты хочешь успеть на концерт, придётся поработать ногами.
Склоны, ветер, среброзеленолистые складки, послушные его воле. Почему мне так спокойно?
– Меня удивляет одно. Как ты никогда не боишься своих слов?
– Разве слов нужно бояться?
– Они ничего не значат?
– Иногда они – всё, а всё – значит ничто.
– Ну вот, опять твои парадоксы!
– Парадокс – конечная форма любого суждения. Если хочешь, я могу произносить их по штуке на каждый из этих домов.
Какие они аккуратные, милые, эти домики. Правда? Правда,– говорю я. – И расставлены так