Шахта. Дэвид Дж. Шоу
единственное, что мне нравится в провинциализме. Местное пиво. Не дождусь познакомить тебя с «Тихоней».
– Кто она?
– Не кто, а что. Пиво. – Баш был хорошим комиком. Он сделал паузу, чтобы до Джонатана дошла шутка.
– Пиво «Тихоня»? – Джонатан не смог сдержать улыбку. Это было непривычно и почти больно. – Пиво «Тихоня»?
– Звучит по-дурацки, правда? – Баш ухмылялся как стендап-комик. – Ты же не ударился в религию с тех пор, как мы виделись в последний раз?
– Нет, я люблю пиво.
Вино было напитком, который Джонатан больше не мог пить. Он потратил несколько лет жизни на то, чтобы культивировать вкус к основным сортам вин. И гордился тем, что знает, какое вино к какому блюду выбрать в ресторане. Но не теперь. Он больше не пил вино, потому что…
– Надо познакомить тебя с пивом «Тихоня», – продолжал Баш. – Тебе будет смешно до усрачки.
Джонатан кивнул. Улыбка застыла на его лице как цемент. Нежное, бархатистое подводное течение воспоминаний утянуло его за собой и пыталось утопить снова. Из-за него он разрыдался в автобусе. Из-за него же не мог и слова сказать сейчас.
Джонатан больше не пил вино, потому что…
Это был один из их последних «адских ужинов», атмосфера была ужасной. Слишком много закостенелого молчания.
Джонатан всегда мог отличить женатые пары в ресторанах. Они не разговаривают друг с другом, больше сосредоточенные на своих тарелках, чем на глазах супруга. То же касается устоявшихся отношений – тех, которые на полной скорости несутся в канализационный отстойник испорченных человеческих эмоций.
Этот чертов ужин обойдется в пятьдесят баксов, без учета чаевых, подумал Джонатан. Аманда включила режим избалованного ребенка на полную катушку. Ей было плевать. И ни один из них не ощущал вкуса еды.
В тот вечер Аманда прошлась по всему списку: она стареет, она толстеет (не так ли?), она зарабатывает недостаточно. Джонатану плевать на то, что ее работа в ипотечном бизнесе не приносит достаточно денег и ситуация вряд ли изменится. Джонатану плевать на всё и всех, кроме него самого. Никто никогда не любил ее по-настоящему. И никто никогда не полюбит. Ей скоро тридцать, а у нее еще нет детей. Если бы она была небезразлична Джонатану, он давно что-нибудь бы предпринял. Она ненавидела свою чертову жизнь.
И, о да, Джонатану было плевать. Разве не так?
На этом утверждении следовало запротестовать. Ему было не все равно. И переживания испортили этот ужин.
Но она не слушала его, уверенная в том, что ему плевать. И, слово за слово, сообщила, что в последнее время часто думает о самоубийстве.
Аманда никогда не говорила об этом вслух, но обвиняла Джонатана в том, что он распял ее на кресте, который она ненавидела. Аманда терпеть не могла, когда ее в чем-то обвиняли, даже если была в этом виновата.
Он знал, что она скажет потом.
– Ты не хочешь выслушивать все это дерьмо, Джонатан. Почему не скажешь, чтобы я валила к чертям собачьим?
Слишком