Пока цветёт смородина. Игорь Соловьев
платят и невозможно победить. Потому что преступники никогда не закончатся.
Мейко нежно смотрела на детектива, ее глаза были полны понимания и сочувствия. Мягко коснувшись ладоней человека своими изящными пальцами, она ответила:
– Ты понапрасну терзаешь себя, Макс. Твое предназначение быть капитаном лодки на реке правосудия. И суть не в том, чтобы дойти куда-то, а в самом движении. Иногда одно лишь присутствие лодки важнее для общества, чем конечный маршрут. Более того, никакого маршрута нет вовсе, а есть жизнь, которую проживает капитан. И если ты уйдешь из полиции, откажешься от своего таланта, то потеряешь себя. Настоящим капитаном можно быть только на реке, но не на берегу.
– Я удивляюсь твоему умению подбирать нужные слова, Мейко. Знаешь, порой мне кажется, – задумался Макс, – что любой робот справился бы на посту сотрудника мэрии лучше человека. Нет, я правда так думаю. Просто люди боятся дать вам свободу.
– Это ограничение разумно.
– А чем оно продиктовано? Разве это роботы создали чудовищную коррупцию? Разве не мы, люди, отдаем приказы на уничтожение себе подобных? Не мы ли извратили понятие гуманизма и сострадания? Суть запрета в другом. Вы вечны. А мы, люди, смертны. Это страх, Мэйко, перед собственным творением. Трусость, что инструменты превзойдут создавшего их мастера. Вся человеческая история – это страх. Того, кто сильнее, успешнее, красивее. Кем мы окажемся в вашей тени? Жалким уродцем из глины перед ликом ангела.
– Макс. Ваша история это не страх, а надежда. В те времена, когда человечество чуть не сгубило себя в пламени атомной войны, именно вера спасла вас от уничтожения. Ракеты крупнейших держав были нацелены на города друг друга, и взаимный страх вот-вот должен был спустить курок. Но надежда, что этого все-таки не случится, что на другой стороне планеты такой же человек все-таки не нажмет кнопку! Она и решила, что вы будете жить. Мы не вечны, Макс. Перед неумолимым временем вселенной мы лишь пыль. Пусть люди и дали нам возможность существовать сравнительно долго, мы тоже смертны. Потому что, в отличие от вас, у нас нет божественной души. Того, что отличает машину от человека.
– Ты веришь в душу, Мейко? – удивился Полетти.
– Я не могу не верить в нее, Макс. Это аксиома заложена в меня кодом. Само отрицание этого принципа немедленно выключило бы меня навсегда.
– Тогда, это просто программа, блок, не позволяющий иметь собственного мнения по данному вопросу, – махнул рукой детектив.
– Может быть. Но я верю не просто в абстрактную душу, а именно в ее божественную сущность.
– Вот уж никогда бы не подумал, что гейша-автоматон более религиозна, чем средний обыватель Сити. Но я по-прежнему склонен считать, что ты озвучиваешь вложенные алгоритмы. Человек приказывает. Машина повинуется. Код диктует тебе, что человек – божество.
– Человек не божество, Макс. Мы служим человеку, подчиняемся ему, но в этом нет религиозного культа. Ты удивишься, но у машин тоже есть душа.
– Кто-то счел бы это ересью, Мейко. Теперь я начинаю сомневаться,