Рахит. Анатолий Агарков
предателей. Те покаялись. Единство на улице Лермонтова было восстановлено. Наступивший мир отметили пиршеством. Знаете, что такое пир на природе, пир победителей? Когда нет рядом взрослых, которые постоянно упрекают за неумение вести себя за столом. Когда некому сказать, что нельзя хватать еду руками, громко чавкать и отрыгивать, что нужно вытирать пальцы, а не облизывать, и закрывать рот, когда жуёшь.
Верно, что мы не отличались изысканностью манер и были после сражения и блужданий в лесу, правду сказать, изрядно грязны. Но мы были так веселы, так простодушно верили в свою благопристойность, что никто не испытывал неловкости, видя, как вытираются руки о штаны, и предварительно пробуется на вкус пирожок, дабы убедиться, что он хорош и может понравиться соседу.
Без малейших колебаний, как куриную ножку, я подносил к губам пущенную по кругу папиросу. И возвращалось к нам родство духа, утерянное в период раскола. У костра звучали шутки, смех, песни. Хвастались, конечно, без конца. Но и смеялись над трусами и неудачниками. Ляве Немкину досталось. Рот он себе скорлупой покарябал, плохо говорил и от того злился без конца.
– На свалку! На свалку! – требовал он. – Сегодня мы всем покажем, где раки зимуют. Пусть узнают силу Бугра!
Городская свалка была излюбленным местом паломничества – ходили сюда городские мальчишки, чапаевские и увельские. Она, как сказочное Эльдорадо, манила к себе любителей поживиться всякой всячиной – в основном, поломанными, но иногда и целыми игрушками. Для любителей подраться тоже было, где душу отвести.
Пришли на свалку. Были здесь и чужие ребята, но как-то не до них стало, когда то тут, то там стали раздаваться возгласы:
– Смотрите, что я нашёл!
Я ходил по кучам хлама, то кузов машинки подниму, то кубик. Поношу немного и выкину, потому как игрушечный мотороллер, совсем целехонький, просился в руки.
– Эй, Шесть-седьмой, ну-ка пни сюда мяч, – долговязый Генка Стофеев стоял, ухмыляясь.
Обидно, что забыто моё геройство, и опять звучит эта противная кличка. Смотрю – мяч белый, круглый, лежит на краю зловонной лужи. Если посильней ударить, взлетит вместе с брызгами грязи и прямо в Генкину рожу. Разбежался и пнул со всей силы. Ладно, ногу не сломал – мяч, оказывается, не мяч, а шар бетонный. Я через него кувыркнулся и руками прямо в поганую лужу. Все, кто видели, со смеху покатились, а Генка пуще других. Витька Ческидов поднял меня, обмыл в чистой воде, своим платочком утёр, а Генке сказал:
– Чё скалишься – зубы жмут?
Стофа улыбку погасил, и зубы спрятал – Чесян мог и проредить.
Дома я только сестре рассказал про своё сквозное ранение.
– Фи, – дёрнула косичками Люся. – Смотри.
Взяла иголку и, не поморщившись даже, проткнула щёку, а иголку вынула изо рта.
На нашей улице в маленьком домике жили два очень интересных человека – старичок со старушкой. «Вот интеллигентные люди», – говорили про них все без исключения соседи. В молодые и зрелые годы были они учителями, а теперь