От Кремлёвской стены до Стены плача…. Борис Барабанов
за семь или больше. На пятый день все, есть нечего – все съели. И не только у нас, а у всех пассажиров есть нечего. Капитан когда совсем оголодали дал команду повару: «Ну все, вари там им затируху из муки или какой-нибудь жиденький кулеш свари». Он нас все-таки кормил, наверное, дня два кашей-размазней и какой-нибудь супчик.
Мы доплыли до Горького. Пейзажи мне, конечно, совершенно не запомнились, потому что вода в одну сторону, впереди вода, сзади вода и кусты вдалеке, степь и больше ничего. Приехали. Вот, Жигули, по-моему, проехали – холмы, ничего интересного. В Горьком нас сняли с парохода и пропустили через санпропускник. Что это значит? Это значит, что снимали всю одежду и обувь, и прожаривали ее в печке, а нас всех мыли. Нас всех помыли, правда, с мылом – такие куски коричневого мыла. Ну, там один кусок на всех.
И вот нас помыли, одеваю я свою одежду. У меня ботиночки были все-таки – ах, а они-то на меня и не налезают. Они так скрючились, что горько смотреть. Я думаю: «Ну что, босиком мне, что ли, до Рязани теперь идти?» Кто-то дал совет – ботинки размочили, немного растянули. Мама долго возилась с этими ботинками. Ну, я их кое-как напялил, она говорит:
– Ты их не снимай, а то они опять засохнут, когда высохнут.
Я так в ботинках и спал.
Дальше в Горьком пересели мы на другой пароход, вот этот, у которого колесо сзади, и поплыли по Оке: шлеп-шлеп-шлеп опять, шлеп-шлеп-шлеп, шлеп-шлеп. Ну, и «дошлепали» до речного вокзала «Рязань».
Выходим – уже морозец стоял такой – погода стояла солнечная, воздух прозрачный, звенит – просто хрусталь! Мы все свои вещи взяли, погрузили на себя и пошли потихоньку. До города дошли, а пристань далеко относительно. А я говорю:
– Ну, мама, куда же нам деваться? Мама, куда мы пойдем? У нас же тут ничего нет, – все. А надо же до деревни ехать.
И она говорит:
– Я сейчас вспомнила, у меня здесь в Рязани есть какая-то дальняя родственница. Мы пойдем к ней и попросимся переночевать, а утром уже поедем в деревню.
Она, значит, нашла эту свою знакомую или родственницу, пришли мы к ней. А мне сразу как-то там понравилась природа по сравнению с Саратовом. Там жарко летом, хоть и дыни хорошо пахнут. И потом, меня отвратила железнодорожная школа, ну что это такое? Думаю: «Как же я буду дальше учиться?» И вот переночевали мы у маминой родственницы, она нас попоила чаем.
Она работала уборщицей в школе. И для меня она жила как барыня, какая у нее теплая комната, и сама она такая чистая, в фартучке. У нее и самовар был или чайник, нет, по-моему, самовар. И мы вот пьем чай, сидим у самовара, а она такая ухоженная, не похожа на деревенскую. Говорит так правильно, не так, как говорят в Рязани: «Грибы с глазами: их едять, а они глядять», вот они как-то это «-ять» выделяли. Нет, у нее этого не было, у нее была правильная речь. И она как барыня, а может, и бывшая барыня, дочь какой-то барыни, кто их знает. Или, может, из священной семьи. Линия родной бабушки Успенской Софии, маминой мамы, в Зарайске. Там у них в роду были в основном священники.
И вот мы переночевали и потопали в деревню, поехали на «кукушке» – паровоз сейчас его можно рассмотреть